не сказал, только сел за руль машины. Когда мы отъехали от Болот и я обернулась на деревню, то увидела, как полыхает огнем дом Галины. Посмотрела на Миру и увидела, как та утерла слезы рукавом. Вот и еще одна смерть…Не зря Ману называл меня именно так. Я тащу ее за собой чудовищным кровавым шлейфом. С кем бы я ни соприкоснулась, умирали страшной смертью. Каждый, кто соглашался мне помочь.

Я, как вселенское проклятие, как апокалипсис в женском обличии. Ребенок больно толкнулся в животе, и я вскрикнула.

– Что такое? – испуганно спросила Моран, когда я в очередной раз осадила коня.

– Н-н-н-езнаю. Ребенок. Он бьется и сильно беспокоен, и, кажется, что меня разрывает изнутри.

Мира судорожно вздохнула.

– Еще рано. Слишком рано. Это ложная тревога. У вас есть до родов около месяца.

Монах бросил на меня быстрый взгляд. Боль на какое-то время стихла, а потом прихватила с новой силой, и я согнулась на заднем сидении.

– Нужно остановиться, мне стоит все же убедиться, что это ложная тревога.

– Нет времени на привал. Если за нами будет погоня, то нас выследят до самого Теменькова, до Храма.

– Нас и так выследят, – сказала Мира и поравнялась со мной. Приложила руки к моему животу, что-то бормоча себе под нос. За то время, пока она ощупывала мой напряженный живот, меня несколько раз скрутило от боли.

– Это схватки, и они не ложные. Нам нужно мчаться, а она не усидит долго. Они будут только усиливаться. Видимо, волнения и падения сделали свое дело.

Я с трудом различала, что они говорят, меня начало знобить, и, когда монах помог мне пересесть на переднее сидение и начал гнать машину еще быстрее в город, я уже не могла сдержать криков.

– Терпи, Оля, мы скоро приедем в город там больница. Терпи и считай про себя, сколько времени проходит от схватки до схватки. Слышишь?

Я кивнула, обливаясь холодным потом и содрогаясь от ужаса. Лишь бы доехать, лишь бы успеть!

Но мы не успели. Мне становилось все хуже, я судорожно хваталась за сутану монаха, а он смотрел на меня и что-то тихо говорил, но я не могла разобрать его слов. Я только могла смотреть ему в глаза и кусать губы от адской боли. А потом услышала его голос, он громко позвал Миру. Я не разобрала, что именно он кричал ей. Я с облегчением почувствовала, как монах укладывает меня на разложенное сидение подстилая под меня свою куртку.

– Следите за ее пульсом и светите мне фонариком. Мы примем ребенка прямо здесь. У вас есть с собой вода?

– Во фляге, но там мало.

Больше я их почти не слышала. Меня раздирало на части. Я кричала и молилась. Звала Ману и маму с Артемом. Казалось, эта боль выгрызает мне внутренности и отрывает от меня по куску плоти.

– Пульс слабый. Что же это такое? Почему так долго?! Невыносимо видеть эти мучения.

– Молитесь, вы сейчас видите одно из чудес природы – появление человека на свет.

А мне хотелось, чтобы они меня убили. От боли все померкло перед глазами. Мне казалось, она длится бесконечно, и я горю в аду. В самом пекле. За все свои грехи.

– Давай, Олечка, еще немножко совсем.

Но я ее почти не слышала, я смотрела на монаха с фонариком в руках… и вдруг поняла, кого он мне так сильно напоминает. Артема. Он похож на моего любимого Артема. Наверное, я умираю, и он пришел за мной, чтобы облегчить мои страдания. Последняя волна боли была настолько оглушительной, что я выгнулась и закричала так громко, что, кажется, эхо этого вопля еще долго звучало где-то в воздухе.

Я хватала монаха за руку и видела, как он морщится от боли, но не выпускает моей руки. Что-то говорит мне, а я обливаюсь холодным потом и улыбаюсь сквозь слезы боли. Дааа. Он похож на моего младшего брата Артема. Так похож. Разве люди бывают настолько похожи?

– Что-то не так, – шепчет Мира,– долго. Слишком долго.

Я не знаю, о чем она…ведь боль прошла. А потом с ужасом начинаю понимать… что я не слышу того, что должна была сейчас услышать – я не слышу крик младенца. Превозмогая слабость, поднимаюсь на локтях, чтобы увидеть, как Мира держит ребенка за ножки, шлепая его сзади, и я тяну дрожащие руки.

– Дай мне!

– Подожди! – хрипло шепчет она, – Дайте ей водки, отец. Много водки. Пусть уснет.

– Дай мне ребенка, Мира!

– Водки. Сейчас. Заливайте в рот.

– Дай! Мне! Моего сына, Мира! Дай, не то я сверну тебе голову!

Тяжело дыша и вытирая слезы, она накрыла младенца своей накидкой и протянула мне.

– Мне жаль…он не дышит.

Но я её не слышала, я приподнялась, облокачиваясь на одну руку и прижимая малыша к груди. Укладывая его на себя и накрывая своей накидкой, проводя кончиками пальцев по его спинке и закрывая глаза. Мира молча все еще возится с моим телом, но я уже не чувствую боли, я глажу своего сына по головке и тихо пою песню, видя как дрожит монах. Пусть не смеет плакать. Мой мальчик не умер. Я его чувствую.

«Слышишь, как бьется мое сердце – это и твое сердце

Слышишь, как я дышу – это и твое дыхание…»

Спустя какое-то время Мира все же придвинулась ко мне, провела ладонью по моей щеке.

– Отдай его мне, Оля. Мы похороним его здесь, а потом вернемся за ним. Нам нужно ехать. Скоро рассвет. За нами может быть погоня.

– Мой мальчик жив. Он теплый и он дышит, – устало сказала я и даже не открыла глаза.

– Нет времени, Оля. Нам нельзя задерживаться.

Она попыталась отнять малыша и едва оттащила от моей груди, как он жалобно заплакал. Монах вздрогнул от неожиданности, а Мира вскрикнула на цыганском. Я осторожно уложила ребенка обратно к себе на грудь.

– Я сказала, что мой сын жив. Помогите сесть. Мы едем дальше.

Глава 19

Храм спрятался в глубине утеса, занесенного снегом. Но купола из красного золота было видно издалека, и когда колокола звонили, люди обращали свой взор вверх и крестились. Дорога к священному месту вилась между густыми деревьями и уходила вверх диковинным серпантином. У ворот возвышались две одинаковые статуи монахинь, завёрнутых в покрывала и склонивших головы, в руках каждая из них держала священное писание. У подножия статуй обычно сидели попрошайки или блаженные, но в такой холод даже псы, охраняющие территорию