– Тут, на Черторые, невдалеке, ране Зосимы Первака постоялый двор был, – со знанием дела осведомился король, знавший эти места отнюдь не понаслышке. Приходилось бывать когда-то.

– У-у-у, ну ты и спросил, братец, – мужик вытянул губы в трубочку. – Повесили прошлолетось Зосиму за воровство и татьбу.

– О, как! Повесили, – вздохнул Леонид. – Жаль, хороший был человек, жаль… А ты нам постоялый двор или корчму не подскажешь?

– А вона, вдоль ручья с полверсты, а там увидите. Галимчи-татарина двор. Найдете, скажите – Авраам Косорук присоветовал.

Поблагодарив, король двинулся дальше вместе со своей свитою. И впрямь, примерно через полверсты, средь разросшихся до полного безобразия кустов краснотала и вербы, на месте горелой проплешины забелел свежими стенами новострой – новенький частокол из тонких осиновых бревен, распахнутые настежь ворота, за которыми виднелся шумный, полный телег и людей, двор.

Две высокие, связанные бревенчатыми сенями избы, рубленные в обло, рядом – конюшня и прочие хозяйственные постройки. Прямо напротив изб артель плотников весело крыла абмар свеженькой звонкою дранкой.

– Бог в помощь, мужички! – помахал рукой Михутря. – Хозяин где?

– А вона, – один из плотников, оторвавшись на миг от своего дела, указал рукой.

Галимча-татарин оказался красивым мужчиной с белым, обрамленным светлой бородкой лицом и породистым, с легкой горбинкою, носом. Серо-голубые, слегка навыкате, глаза смотрели на незнакомцев приветливо, но без лишней услужливости.

– Да, я – Галимча. В крещении – Николай, в честь Николая угодника мирликийского. Что-что? От Авраама Косорука, говорите? Что ж, проходите, всегда гостям рады. О цене – сговоримся, ага.

Оставшихся купеческих денег вполне хватило на местный «олл инклюзив». На три дня – с ночевкой и «столованием». Правда, ночевать пришлось в общей «людской зале», а «столование» включало в себя лишь простой, но обильный, ужин, но это уже были мелочи. В целом – устроились неплохо. Хозяин постоялого двора, как и все на Чертолье, ни о чем гостей не расспрашивал: по местной традиции за излишнее любопытство вполне можно было очутиться в том же ручье Черторые с перерезанным горлом. Памятовали про то и слуги – персонал. В меру услужливые, молчаливые, эти ловкие парни не просили чаевых, ни о чем постояльцев – упаси боже! – не расспрашивали, но все примечали и знали обо всех – почти все. Как-то вот так это у них выходило – то там что-то услышат, то сям…

Теперь нужно было узнать, где держат Машу, и сделать это как можно быстрей, пока княжну еще не казнили. Хотя, может… Да нет, если б уже казнили, вся Москва бы о том говорила, и уж тем более – Чертолье.

Неожиданными помощниками в этом деле стали ребята – Санька и ее команда. Юркие, неприметные, внимательные, они казались сейчас Леониду неоценимыми помощниками в деле собирания сплетен. Буквально на следующее утро король послал их пройтись по всем северным воротам, через которые могли ввезти княжну. К Никитским, к Тверским, к Дмитровским, к Петровским, к Сретенским… Может, высокопоставленная узница даже выглядывала из возка, может, ее кто-нибудь да видел – и вряд ли забыл такую красулю.

Отправив ребят, сам Арцыбашев вместе с верным другом Михутрею отправились на торговую – Красную – площадь, пошататься по «рядкам», выпить доброго пива в какой-нибудь корчме и – слушать, слушать, слушать…

При этом следовало быть осторожными, наверняка ко всем приезжим приглядывались посланные приказными дьяками соглядатаи. Ясное дело, высокопоставленного беглеца искали, пусть пока тайно, но все же, кому положено, тот все приметы имел. Не схватив опального короля сразу, конечно же, по приказу грозного царя выставили пикеты на всех путях, ведущих к ливонским городам, шерстили все караваны и отряды воинских людей, отправлявшихся воевать к Балтике.

В Москве, однако, должны были б искать хуже всего. Для чего? Что, беглец настолько потерял чувство опасности, что сломя голову ринулся поближе к царю и всем органам государственной власти?

Именно так рассуждал сейчас Леонид, именно поэтому чувствовал себя в Москве довольно спокойно… в отличие от своего сотоварища Михаила, коему везде мерещились подозрительные взгляды. В рыночной корчме, кстати, тоже:

– Вон, глянь, как смотрит, – бесцеремонно ткнув Леню локтем, разбойный капитан кивнул на нищего старика в лохмотьях, что, скромненько встав у дверей, не сводил с приятелей глаз. – Скоро дырку на нас протрет. Ах, друг мой, уходить, уходить надо!

– Да брось ты, Миша. Обычный нищий, каких на Москве тьма. Ну, смотрит – подумаешь! Наверное, подаяния ждет.

Старик словно почувствовал, что речь зашла о нем. Сделав пару шагов к столу, за которым беглецы смачно потягивали пиво, нищий заискивающе улыбнулся и с низким поклоном протянул руку:

– Пода-айте, ради Господа нашего Христа, хоть бы медное пуло.

– Иди, иди, Бог подаст, – вставая, Михутря грубо оттолкнул старика, едва не сбив с ног. Делиться с кем-либо хотя б и медяхой в планы приятелей отнюдь не входило, денег и так было маловато.

Шатаясь по площади, рассматривая товары, прицениваясь, король с капитаном держали ушки на макушке, внимательно прислушиваясь ко всем разговорам. А говорили на торгу о многом. О том, что скоро следует вновь ждать нашествия безбожных татар, о Ливонской войне, о зверствах недавно отмененных «кромешников», о посадских ведьмах, уничтоживших злыми наговорами почти весь урожай в Торжке, и даже об английской королеве Елизавете, к коей, как утверждали, посылал сватов сам государь!

О казнях, конечно, тоже шептались. Мол, разгневался за что-то батюшка-царь на верных своих слуг – приказных дьяков. В Новгороде велел многих на кол посадить, а иных – и повесить, имущество все в казну царскую изъяв. Не иначе как новую смуту в тех местах замышляли. Вот уж эти новгородцы, все неймется им.

– А заговорщица главная – княжна Машка Старицкая, того самого князя Владимира Старицкого, казненного, родная дочка! – разводя руками, азартно пояснял какой-то рыжий веснушчатый молодец, дожидаясь, пока придет его очередь подстричься. Вооруженный большими ножницами и гребнем стригаль расположился прямо здесь же, за рядом лошадиных барышников, под небольшим навесом.

– Она, Машка-то, говорят, давно государя затеяла извести колдовством черным. Отомстить за всех своих родичей.

– Да ну, быть такого не может! – нарочито громко ахнул Михутря. – Так что же государь ведьму-то эту не изловит, не казнит?

– Так изловил уже, – выкрикнул кто-то из окруживших красноречивого цирюльника приказчиков. – В Новгороде, говорят, княжну Старицкую поймали и недавно привезли в Москву. Теперь судить будут.

– Вона как! Судить. Интересно, чего с девкой будет?

– Известно, чего. Лютой смертию казняти.

– Хорошо б – здесь, на площади. Чтоб посмотреть.

– Да, Машка-то – девка красная. Хорошо б, раздели сперва да постегали кнутом, а уж опосля и на кол посадить можно.