Когда-то берег был пустынен, только осока и песочек, но кто-то из приезжих, неместный, построивший возле воды красный кирпичный особняк, решил сделать свой собственный пирс и положил широкие доски прямо на железные сваи, вбитые небрежно, но основательно темнокожими таджиками. Получился персональный спуск к воде, и можно было не раз наблюдать, как плотный загорелый мужчина в бейсболке «Майами Хитс» сидит на нем, болтая в воде ногами, и разглядывает синюю гладь залива, упирающегося где-то вдалеке, на уровне горизонта в противоположный берег, такой далекий и сладкий, как зарплата менеджера среднего звена. Легкая улыбка озаряет его лицо, и кажется, что он шагнул сюда с ярких обложек таблоидов и его жизнь, безусловно, удалась.

Однажды, видимо из зависти, кто-то поджег его деревянный настил, и едкий и вонючий дым под характерное потрескивание сухого смолистого дерева еще долго стелился над водой под терпкий и могучий матерок хозяина, но Степан Антонович привез груду щебня и самосвал бетона и создал уже пирс бетонный, чтобы никому неповадно было спалить его. Эти кто-то, видимо уже от бессилия, исписали сооружение Степана Антоновича гадкими словами, которые он закрасил. Слова стали появляться снова и снова на новых местах или даже на старых местах, прямо по крашеному.

«Что же делать с этими выродками?» – думал Степан Антонович, раз за разом покупая дорогую фасадную краску, и это бы продолжалось бесконечно, если бы на другом конце песчаного пляжа не вырос еще один причал, уже кирпичный, оранжевый. К нему была пришвартована красавица белоснежная двухмачтовая яхта, и у неведомых противников уже не хватало сил, чтобы бороться со Степаном Антоновичем и новым причалом. К тому же возле яхты ходил старенький сморщенный охранник в черной плотной мешковатой форме с дряхлой, но еще вполне себе ничего собакой Альфой – немецкой овчаркой с желтыми острыми клыками.

С этого дня завистники перестали бороться с захватчиками, силы оказались не равны перед мощью капитала, и постепенно весь берег был оккупирован беседками, настилами, бетонными плитами, причалами, пирсами с персональными хозяевами, оставив для бедных дачников только двухметровое пространство, по которому можно было спуститься к воде. Народ ворчал, но сделать ничего не мог, потому что у воды стояли шикарные дома, прекрасные двухэтажные особняки с глухими двухметровыми заборами до неба, а старой научной интеллигенции, составлявшей костяк СОТа, остался двухметровый спуск к воде.

На собраниях ничего решить не удавалось, потому что новая асфальтовая дорога к дачному поселку строилась на деньги нуворишей, и интернет провели тоже за их счет, и общественный колодец вырыли у заезда тоже за их, богатенький счет, и глухой ропот, конечно, раздавался, но никто из руководства СОТа к нему не прислушивался, так как зачем идти против ветра. Есть же небольшой спуск, и хватит.

Однажды к кому-то в гости приехала толпа загорелых и бесшабашных студентов, и, приняв на грудь энное количество горячительных напитков, они пошли купаться с чужого закрытого пирса, благо охранника на нем не было; возможно это был пирс Степана Антоновича. В ночи под звонкие крики и раскатистый смех они ныряли с головой, доставая ладонями песчаное золотистое дно. Степан Антонович, разъяренный вышел на крыльцо и бабахнул в небо из обоих стволов охотничьего ружьишка, но студенты не испугались и продолжали прыгать в воду с частнособственнического сооружения.

– Это мой пирс, – закричал хозяин и побежал за полицией, и та недолго думая приехала, хотя все знали, и полицейские тоже, что пирс построен неправильно, он не должен стоять здесь, на общественном месте, загораживая проезд машин так, что осталась только узенькая тропка между забором и камышами.

И студенты бы прекратили купание, если бы не знали об этом, но они знали и стали пререкаться с полицией, что, мол, так нельзя, это общая земля, а значит, с причала можно всем прыгать, а не только подвыпившим студентам, и полицейские их бы забрали, если бы буквально тут же, на глазах, вода не стала уходить от берега, обнажая песчаное, золотое дно.

За водой уходила рыба, лодки, яхты, катамараны осели на дно, подставив свои тонкокостные скелеты прохладному вечернему ветерку. На месте только что расстилавшейся глади залива образовалась узкая щель, едва залитая водой, и только бузотеры-лягушки радостно барахтались в грязи и весело квакали, несмотря на трагическое происшествие.

– Что же это? – спросил у полицейских Степан Антонович.

– Мы не знаем, наверное, ГРЭС спустила шлюзы, они раньше по зиме спускали, но чтобы в середине лета… Может, авария…

На берег высыпали дачники, дети собирали ракушки и трогали ладонями пока еще мокрые лодки, богачи звонили по инстанциям, полицейские удивленно крутили в руках электрошокеры, отпустив под шумок студентов и растерянно осматривая пространство.

На середине передачи «Битва экстрасенсов» газовая колонка щелкнула, потухла зеленая неоновая лампочка, и из крана потекла холодная, обжигающая, но зато кристально чистая вода вместо кипятка. Я попытался открыть и закрыть кран заново, проветрить ванную, но ровно через пять минут автоматическая колонка снова щелкнула, и опять из крана потекла холодная вода. Я думал исправить поломку самостоятельно, но результат оставался тот же самый: во всей квартире пропала горячая вода, и жена Люда сурово сдвинула губки в ровную строчку. Мне хотелось обнять жену и прижать ее плечи покрепче к своей узкой груди, но вода от этого все равно бы осталась холодной, и поэтому я только опасливо косился на Люду и грустно молчал, наблюдая, как она мучительно нагревает в эмалированном тазу воду для мытья посуды.

Я вызвал мастера из частной крутой конторы для чуда немецкого производства, и он пришел на следующий день. Напевая «Smokе on the water», отвинтил белую квадратную крышку с блестящей надписью «BOSH», выгреб сажу, проверил конденсатор, сунул горящую спичку в дымоход: пламя грустно и протяжно погасло. Потом он, попыхивая сигаретой, которую предварительно попросил у меня, заключил, что нет тяги, а машинка исправна. У нас была умная, цифровая газовая колонка, на которой при малейшем накоплении угарных газов срабатывает датчик. Я вспомнил, как жена в последнее время постоянно жаловалась на головные боли и в тридцатиградусный мороз нараспашку открывала окна, а я боялся, что лопнут батареи центрального отопления (и строго-настрого запрещал проветривания).

Надо было для прочистки дымохода обращаться к собачьим чертям из ЖЭКа, где вечно сидят на телефоне сумасбродные сумрачные ведьмы и что-то нечленораздельное и гадкое бормочут в трубку, а к ним еще надо дозвониться, но на этот раз нечисть почему-то не на шутку всполошилась – наверное, никто не хотел, чтобы от угарного газа окочурился весь подъезд. Ведь не у всех стоят такие мудрые и педантичные немецкие газовые колонки.

Ровно в шесть утра в субботу в дверь постучали три гнома: мелкие, круглые коренастые, развеселые, но трезвые мужички с квадратными подбородками и настороженными, подозрительными глазами. Они вбежали в ванную комнату и совместно стали тыкать в дымоход горящей газетой «Мое Люблино» с передовицей «Люди нашего двора», но газета тоже потухла прямо на портрете нашего районного головы Федора Степановича Бурдалака. Не матерясь, они интеллигентно хором произнесли: «Ох!» – и позвонили кому-то еще, отчего вся квартира наполнилась гномами с железной кишкой, гирей на цепочке, ершиками и кожаными, пропитанными сажей портфелями, полными дьявольских дивайсов. Я насчитал одиннадцать румяных, отважных и предприимчивых крепышей.