То же относилось и к солдатам: В. Д. Вегман отмечал выраженную анархичность солдатской массы, когда 70-тысячный гарнизон в Томске в 1917 году состоял из крестьян и поддерживал эсеров, но в действительности был «анархически настроен»[615]. В Красную гвардию, через отряды которой к весне 1918 года прошло свыше 250 тыс. человек[616], пролетарии шли не столько ради идеи Советов, сколько за жалованьем, оружием, обмундированием и, разумеется, личной властью. Содержались эти охранные отряды в значительной степени за счет реквизиций, взимаемых с населения[617].

В апреле 1918 года житель Успенской волости Иманского уезда Приморской губернии К. Радзивилль писал во ВЦИК о том, что во многих местах красногвардейцы «не защитники советской власти, а губители», поскольку их не отбирают сельские общества из достойных людей, а они сами «пишутся как попало» в отряды[618]. Среди пролетарских боевиков было много неустойчивой молодежи. Так, Василий Шпицер, 16-летний слесарь, в 1918 году записался в Красную гвардию в городе Таре и, по собственному признанию во время партийной чистки 1929 года, сделал это «конечно, не по убеждению, а потому что там давали лошадь и оружие»[619].

Биографии активных участников и вожаков Красной гвардии – это портреты маргинализированных личностей, увидевших в обстановке Гражданской войны возможность сделать военную и политическую карьеру, не обременяя себя моральными запретами. Среди них были и революционеры с большим стажем, и «новые красные» (о тесных связях легендарного «авторитета» Н. А. Каландаришвили, известного как Дед[620], с уголовным миром будет сказано ниже).

Сын рижанина-домовладельца А. К. Озолин бросил коммерческое училище и в 19-летнем возрасте стал боевиком-террористом Рижского комитета большевиков. Он вспоминал: «В 1906 году в марте, во время экономической забастовки… убит мой отец – как штрейкбрехер. И не жаль. И хочется сказать матери: „Чего же ты плачешь – не стоит“. <…> Полоса покушений, засад, перестрелок, патрулей и арестов. В ночь с 9 на 10 июня 1907 года я арестован по обвинению в участии в нескольких террористич[еских] актах и через 8 месяцев осужден в числе пяти человек к смертной казни через повешение. Однако ввиду несовершеннолетия всех обвиняемых – смертная казнь отменяется… А два товарища убиты при аресте… В 1910 году меня в числе 37 человек за попытку к бегству отправляют из Рижского централа в штрафную Псковскую каторжную тюрьму. В 1912 году в итоге хлопот матери сокращается срок моего заключения на 10 лет». В декабре 1917 года Озолин участвовал в боях с юнкерами в Иркутске, затем занимался организацией Гмыльской крестьянской боевой дружины (из фронтовиков) для борьбы с атаманом Семёновым, а весной 1918 года командовал «отрядом при подавлении первого в Иркутской губернии [антисоветского] Голуметовского восстания [в селе Троицком]». Впоследствии Озолин руководил Олонецкой губЧК, Алтайским и Иркутским губотделами ОГПУ, но спился и был уволен; в 1937 году его ждали арест и смерть в тюрьме[621].

Анархист-коммунист С. В. Шкитов (1887 – после 1967) с 1905 года включился в революционное движение в Красноярске и в 1907 году, по его словам, «лично участвовал в убийстве начальника Красноярской тюрьмы Смирнова, старшего городового Юсупова, в Благовещенске при задержании убил городового и ранил агента охранного отделения, участвовал в нескольких экспроприациях в 1908–1909 годах», арестовывался, бежал, жил на нелегальном положении. В 1917–1918 годах он красногвардеец, участвует в боях в Иркутске и подавлении выступления казаков Сотникова в Красноярске, затем арестован по обвинению в убийстве красногвардейца, но месяц спустя освобожден и уезжает в деревню. В конце 1919 года Шкитов примыкает к большевикам в Красноярске, поступает в начале 1920 года в губЧК и подвизается исполнителем смертных приговоров, делая в итоге неплохую карьеру в ВЧК-НКВД[622].

Видный красногвардейский командир и большевик с 1917 года Ю. Г. Циркунов оказывался на военной службе несколько раз: в 1903 году этот недавно выпущенный из училища офицер был выгнан из армии решением полкового товарищеского суда за то, что ударил кием сослуживца (тот обыграл его, пьяного, на 25 руб. золотом) и отказался извиниться. С этого момента Циркунов долго жил изгоем, а восстановившись в офицерах в годы мировой войны, стал пораженцем, отметив в автобиографии: «…после братания с немцами все перестали подавать мне руку»; в конце 1917 года он дезертировал[623]. Подобные Циркунову маргиналы были обильно представлены в руководстве красногвардейских частей, а также среди активистов[624].

Некоторые видные большевики начали свою деятельность с работы на царскую полицию. Так, П. Ф. Сухов, выходец из семьи зажиточных служащих уральских заводов, отчисленный из гимназии за постоянную неуспеваемость, связался с подпольем и распространял нелегальщину. Позднее он был завербован охранкой и отправлен при «первой же возможности» в Кузбасс, где сперва собирал сведения, а в 1917 году стал секретарем и членом Кольчугинского совдепа[625].

Один из политических оппонентов резко, но вполне верно охарактеризовал большевистскую гвардию как «составленную из уголовных преступников, из подонков рабочего класса, озверевшей черни больших городов и из солдат[-]дезертиров»[626]. Красногвардейские отряды, формировавшиеся из городских низов, с густой примесью авантюристов, хулиганья и уголовников, действительно практически повсеместно являлись люмпенизированным вооруженным сбродом, мародерствовавшим и торговавшим собственным оружием.

Из воспоминаний, оставленных в 1920‐х годах красными командирами, комиссарами и рядовыми, можно увидеть, что их подразделения иной раз представляли собой «банды Стеньки Разина» или «разбойничьи обозы» с женщинами, для которых «их временные мужья… запускают руки в крестьянские сундуки, чтобы подарить платок или платье». По воспоминаниям бывших красноармейцев севера России, «отдельными… [их] отрядами производились большие безобразия», что «оттолкнуло население, и красные отряды были выгнаны из ряда волостей», а «крестьяне потихоньку получали оружие от белогвардейцев и убивали красноармейцев»[627].

На национальных окраинах бывшей империи, в других регионах ситуация в смысле люмпенизированности красногвардейских толп принципиально не отличалась. Так, по мнению одного из русских офицеров, красные отряды Бакинского совета весной и летом 1918 года состояли из «бездомной и разнузданной рвани» в лице дезертиров и беженцев. Командир одного из таких батальонов, разбежавшихся под ударами противника, жаловался Бакинскому совету на недисциплинированность 700 своих бойцов, которые массово сбегали с позиций, мародерствовали, насиловали как женщин, так и «молодых подростков»[628]. В конце мая 1918 года Всеукраинский большевистский комитет был вынужден отправить в ЦК РКП(б) жалобу на массовое насилие советских войск, констатируя, что даже многие рабочие отвернулись от советской власти из‐за бандитских грабежей, производимых «разложившимися советскими отрядами»[629].

Один из советских активистов в Оренбурге вспоминал: «Некоторые товарищи говорили, что наши отряды состояли в большинстве из отбросов, из темного элемента. …Правильнее будет, если