е. не менее 700–1000 человек. Пресса весной 1919 года сообщала, что при власти красных «…из местного населения расстреляно свыше 1000 человек. Начаты раскопки могил. Большая часть учащейся молодежи после взятия города вступила в ряды нашей армии добровольцами»[644].

Сын известного меньшевика Л. Г. Дейча Яков Лович описал в документальном романе погром города: «Зазейские крестьяне – из разных богатых Тамбовок, Толстовок, Ивановок, Краснояровых, Кутиловых – ехали [в Благовещенск] на телегах, с удобствами. <…> На тротуарах, у заборов, на крыльцах домов – трупы, трупы, трупы. Шел повальный грабеж. Врывались, убивали, отнимали все ценное, а то, что нельзя было взять с собою сразу, грузили потом на подводы»[645].

Дикую ночь первых погромов с 12 на 13 марта А. М. Краснощёков, освобожденный из тюрьмы вечером и увидевший, что «идти по улице опасно – свои же могут убить», согласно его дневнику, «провел в чьей-то безлюдной избе», а утром предпочел покинуть разграбляемый город и тайно пробрался в красный штаб в Астрахановке. В телеграмме, тут же отправленной в Хабаровск, он и другие партийные лидеры сообщали о захвате Благовещенска и попытках (без подробностей) наведения порядка: «Принимаются революционные меры борьбы с эксцессами»[646]. Об «эксцессах» известно из воспоминаний очевидцев: во время погрома на улицах города валялись раздетые донага трупы «буржуев»; была расстреляна целая группа гимназистов. Издатель, коммерсант, журналист и поэт Ф. Ф. Коротаев был застрелен средь бела дня на улице[647]. Один из популярнейших в Благовещенске людей, эсер, поэт и издатель сатирического журнала «Дятел, беспартийный» Ф. И. Чудаков и его жена, зная о страшной гибели ряда знакомых, не вынесли мук ожидания прихода погромщиков и 13 марта, убив сначала шестилетнюю дочь, покончили с собой. Из оставленной записки было видно, что они чувствовали связь разразившейся катастрофы с теми радикальными идеями, которые исповедовали: «Уходим от вас честными и чистыми. На наших руках нет крови… Да здравствует Разум»[648].

Жестокости победителей в захваченном Благовещенске подтверждаются архивными данными. Полпред ГПУ по Сибири И. П. Павлуновский в записке И. С. Уншлихту от 22 ноября 1922 года, в которой предполагал значительное развитие бандитизма на Дальнем Востоке после его советизации, отмечал анархичность местного пролетариата и давал яркую ретроспективную характеристику благовещенским погромщикам, причем, как и А. Ширямов, употреблял термин «резня». При этом чекист не упоминал ни о какой мести, а видел в событиях социальную чистку. Приисковых рабочих, составлявших ядро погромщиков, он характеризовал как тип «таежного рабочего-хищника», указывая: «По составу это прежде всего наследие каторги, уголовный элемент, далее – разного рода бродячий люд, привыкший к тайге, дезертиры, безработные из городов и т. д.» Почти все амурские прииски после революции были захвачены рабочими, которые сами распоряжались добытым золотом, сбывая его в основном китайцам, поскольку те платили дороже. После свержения советской власти многие из этих рабочих ушли в тайгу, партизанили и «дали… ряд опаснейших анархических отрядов»[649].

Как писал Павлуновский, поводом к погрому стала попытка благовещенских эсеров «устроить восстание и захватить город в свои руки», в ответ на что «масса рабочих с приисков хлынула в город, взяла его штурмом и устроила поголовную резню (буржуазии „вообще“). Ходили отрядами из дома в дом и вырезали всех заподозренных в восстании и сочувствующих им. Между прочим, вырезали почти весь состав Благовещенского Городского Управления, особенно крошили спецов и служащих горных контор»[650].

Население обычно ненавидело красных штурмовиков как яркий символ революционного произвола и нередко выступало против него. В декабре 1917 года значительная часть жителей Петрограда мечтала «увидеть на углах [немецких] шуцманов вместо проклятых красногвардейцев»[651], а Анна Ахматова писала, что в те дни «в тоске самоубийства народ гостей немецких ждал». В марте 1918 года Городская дума Владивостока официально заявила, что бессильна бороться с грабежами и разбоями, «так как то же делают самочинные организации: красная гвардия и лига благоустройства города»; думцы указывали на незаконные аресты биржевого комитета, начальников почты и Доброфлота[652]. Чиновник и лидер кадетов Николаевска-на-Амуре Световидов был убит красногвардейцем, а участники похорон жертвы были за высказывание протеста разогнаны прямо на кладбище[653].

В Минусинске также в марте 1918 года возникли беспорядки на почве антибольшевистской агитации после жестокого убийства (с ограблением) инженера-путейца Н. С. Берсенева восемью бойцами командира красногвардейцев Е. А. Глухих, который впоследствии признал этот факт[654]. Несколько позже уездный совет отмечал, что среди красногвардейцев, баллотировавшихся в его состав, было несколько уголовников[655]. Население Красноярска, как вспоминал один из красногвардейцев, называло их кровопийцами и разбойниками. О боевых и моральных качествах вооруженной опоры коммунистов последние сами высказывались очень откровенно. Так, один из большевиков Канска весной 1918 года публично заявил: Красная гвардия «доказала, что никуда не годится»[656].

Железнодорожные милиционеры в ночь на 16 февраля 1918 года на станции Красноярск с трудом отбили налет почти 20 грабителей, среди которых преобладали красногвардейцы[657]. В марте того же года красноярские большевики отмечали, что из‐за спешки с формированием частей Красной гвардии в нее вошли «многие темные личности», а И. Л. Наханович, выступая 31 мая на Западно-Сибирской партконференции, заявил, что томские большевики допустили проникновение в красногвардейские отряды «темного элемента»[658]. Однако власти старались защищать репутацию своей охраны: той же весной омич П. Рогачёв получил от трибунала три месяца общественных работ за публичное оскорбление красногвардейцев – поскольку назвал их грабителями, и заявил, что в ряды Красной гвардии «не пойдет ни один порядочный человек»[659]. Это мнение было всеобщим. Так, барнаульцы смотрели на красногвардейцев, по их же мемуарам, «с презрением и насмешкой», как на лодырей и бродяг, причем даже рабочие говорили: «Вы – дармоеды и грабители, там ни одного порядочного человека нет»[660].

Мемуарист сообщал: красногвардейцы повсеместно были до того распущенны, что «спали на часах возле складов оружия, и у них из-под носа [офицеры] вывозили пулеметы и ружья». В Томске белые заговорщики даже покупали пулеметы у красных[661]. Читинская Красная гвардия, по мнению председателя Забайкальского облисполкома советов В. Н. Соколова, возглавлялась «почти целиком анархическими элементами с густой примесью бывшей каторжной уголовщины»[662].

Аналогично выглядел и отряд черемховских рабочих Д. М. Третьякова и А. Н. Буйских. После участия в декабрьских боях 1917 года в Иркутске отряд был отправлен на восток устанавливать советскую власть и, прибыв в марте 1918 года в богатые купеческие Троицкосавск и Кяхту, произвел, по словам одного из участников, «очень крепкую реквизицию». В