– Галя, или говори прямо, или… пока.

Но чертенок в ней уже разошелся и пошел в пляс.

– Галь, ты слышишь?! Говори или до связи!

– Я сегодня же куплю тебе билет домой. Поговорим при встрече.

Выдавив это, она тут же нажала «отбой» и выхватила рывком из рук гардеробщицы свой легкий плащик.

«Так-то лучше! Пусть пока помучается… Не вылетит сегодня в ночь – это разрыв. Но это даст мне возможность сразу, не растягивая, все оборвать… Как и не было ничего, и этого ребенка тоже».

Отдышавшись по дороге домой, Галина, точно зная, чем можно откупиться от чертенка, позволила ему на прощание глотнуть пятьдесят граммов коньяка из припрятанной на кухне бутылки.

И мысли ее сразу стали налаживаться в нужном направлении:

«Он там не останется… Там он никто. Обычный танцор, каких там, нищих, десятки тысяч. Здесь же у него имеется какой-никакой статус, приличный заработок и моя прекрасная квартира… и еще тепло, еще забота… Здесь у него все».

Галина, счастливо усмехнувшись, погладила себя по животу.

Через час билет был куплен.

А на следующий день любовники встретились в аэропорту.

Перед выходом из дома Галина тщательно привела себя в порядок.

Пока она ожидала в зале прилета, редкий мужчина не бросил взгляд в ее сторону.

И настроение, еще с утра расколотое, заметно улучшилось.

Мозолил глаза цветочный ларек, расположенный неподалеку.

В голове промелькнула шальная мысль: «Не купить ли будущему папаше букетик? А что? Не так уж глупо! Он-то мне пока не подарил ни одного… Деревенщина кубинская».

Среди избитых, упакованных в аляповатую гофрированную бумагу цветочных букетов внимание Галины привлек один, сделанный со вкусом.

Темно-фиолетовая сирень, коротко остриженная по веткам, под аккомпанемент маленьких бутонов карамельных роз, заключенная в простую плотную бумагу, образовывала большой пышный шар.

Едва себя сдерживая, чтобы вслух не рассмеяться, Галина толкнула дверь в ларек.

Прислонившись к стене, прикрытая лишь тонкой простынкой, Варвара Сергеевна сидела в разобранной постели.

Третий день в городе лил дождь, грустили каменные львы, рассказывая свои длинные истории потемневшей глади воды и редким прохожим, прогуливавшимся под набухшими зонтами.

Самоварова мерила взглядом пространство комнаты и думала, насколько относительно все то, что человек способен видеть глазами.

Сейчас эта комната будто расширилась в размерах.

Ее взгляд блуждал и останавливался на тех предметах, которые она раньше здесь не замечала.

Крючки за дверью, гладильная доска между шкафом и стеной, одинаковые солдаты-книги за стеклом на полке и такой неуместный в этом холостяцком жилище фарфоровый слоник со стертой позолотой – она знала, теперь это будет в ней навсегда.

Бесспорно, секс – гениальная штука.

Точка отсчета.

Точка невозврата.

Ему плевать на биографию и социальный статус, от него со всех ног бегут страхи, комплексы и болезни.

– Брамса бы послушать.

– Давай попозже, так вылезать неохота.

– Так на телефоне подгрузи. У тебя же, типа, модный.

– Я скоро куплю тебе такой же. Ума не приложу, как ты со своим допотопным старьем справляешься.

– Знаешь что, дорогой! Во-первых, конкретно в данный момент это звучит крайне пошло, а во-вторых, я могу только догадываться, откуда у скромного врача могут быть деньги на такие подарки!

– Скверный у вас все же характер, Варвара Сергеевна!

– Другого нет.

– Другого и не надо. Варя… А расскажи-ка мне о деле «Черного пластика».

– Да нечего мне рассказывать, ты же читал об этом сразу после нашего знакомства. – Варвара Сергеевна нахмурилась и пошевелила запястьем внутри больших, теплых ладоней, снизу и сверху закрывавших, как домик, ее тонкую кисть. – А может, мы без исповедей обойдемся, Валер?

– А чем они нам могут сейчас помешать?

– Ну… В любых наших воспоминаниях есть куски ржавой проволоки, наткнешься неудачно – и раздерешь себя снова до крови.

– Я узнать тебя хочу по-настоящему, потому и спрашиваю.

– А ты разве не узнал?

Валерий Павлович не отступал и еще крепче сжал ее руку.

– Так от кого же ты сбежала в сумасшедший дом?

– Уф…

Самоварова поморщилась, но руки из «домика» не убрала.

– Как ты узнал?

– Это было несложно.

– То есть ты сразу понял, что я больна, и пробил по какой-то вашей базе?

– Ты совершенно здорова… Эх ты, следователь! Сама спалилась, да не единожды. Сначала – когда ко мне на прием пришла и столько негатива на нашего брата вылила, потом – когда козыряла названиями таблеток, ну и так еще, по мелочи…

– И давно ты это выяснил?

– На следующий день после театра… Так от кого ты бежала?

– Ни от кого. Я в себя сбежала.

– И что ты там нашла?

Валерий Павлович гладил ее руку и терпеливо ждал, не перехватывая и не помогая с ответом.

– Ничего… Кроме вымазанной чужой грязью собственной гордыни. Знакомо?

– Возможно…

– Я тоже спросить хочу: а что произошло с твоей женой? Она же в соседнем доме жила, так? Из армии тебя ждала… Ты же, наверное, героем себя тогда чувствовал? Вроде бы спас девчонку, женился… Нет, если не хочешь – не говори, я не настаиваю…

– И откуда ты все знаешь, чудачка?! Я ни разу по вашей части еще не привлекался… Страшно представить, что если у нас на каждого гражданина лежит где-то такое подробное досье…

– Не парься! Нет никакого досье. Я как-то видеть по-другому стала после… после того, что пришлось пережить. В основном через сны, бывает и наяву. Я просто считываю информацию. Совсем как писатель, ну… или музыкант.

– И часто это происходит?

– Только тогда, когда меня что-то сильно волнует. Нет, не буквально, образами, но достаточно подробными.

– А я сейчас о жене вспоминаю, и мне кажется, что и не было никогда никаких подробностей… Будто у меня все еще лежит эта книга, где детально, до мелочей, ощущений и запахов, исписаны только несколько первых листов, но потом страницы бегут, и видно только название глав, многие белеют пустотой, на иных одни кляксы. А в конце нет ничего, одни пустые листы… Я и узнавать ее начал только тогда, когда из армии пришел. А мы уже вместе жили. Многим она казалась просто исключительной! Яркая, переполненная жаждой жизни, талантливая… И откуда что берется? Она же была из неблагополучной семьи. За вычетом армии почти десять лет с ней прожил…