class="p1">Но когда мощное течение вынесло его на поверхность, он завопил так, словно только что родился. Кай не понимал, что кричал, да это было и неважно. Это был крик протеста — протеста против страха и бессилия, которые тянули его на дно.

И тут, на самом крайнем пике отчаяния, он увидел свет. Свет был еще тусклым и далеким, но он не напоминал ни мерцание костра, ни тусклое сияние плесени, ни блеклое сверкание лампы ракушечника. Раньше, когда в руднике Тиля еще работал генератор, так горели фонари и лампы в самых ярких помещениях гномьей шахты. «Нет, это не лампы», — подумал Кай, когда течение снова позволило ему всплыть на поверхность. Глотнув воздуха вместе с водой, он вдруг почувствовал, как бешено заколотилось сердце. Предчувствие свершившейся мечты накрыло волной внезапного счастья.

Но прежде чем ему удалось разглядеть природу источника, свет вдруг стал настолько ярким, что Кай увидел каждую каменную складку на своде огромной пещеры, по дну которой неслась Теплая Речка. В следующую секунду глаза резанула такая сильная боль, что он зажмурился, пропустив тот момент, когда его тело вылетело из недр горы вместе с хрустально-чистым водопадом, искрившимся в лучах полуденного солнца.

Стояла весна.

Глава 12

Его разбудил запах дыма. В пещерах Тиля Голубоглазого дым был признаком надвигающейся беды — пожара, страшнее которого на рудниках был только потоп. Организм отреагировал быстро: пробудился и приготовился бежать.

Однако вскочить быстро не удалось. Ноги запутались в каких-то тряпках, Кай кувырнулся и замер, уставившись на картинку из дорожденных снов. Только сейчас он точно знал, что не спит. Оставалось два варианта: либо он умер и попал туда, куда переносятся после смерти все гомункулы, либо чудесным образом спасся и теперь смотрел на настоящее солнце, настоящее небо и настоящий земной мир — мир Калюсты.

Глаза нестерпимо болели от света, но он боялся закрыть их и потерять то, к чему так давно стремился. Реальность отличалась от дорожденных снов, как кусок обработанного антрацита от пустой породы. Во-первых, небо оказалось не голубым. Мир накрывал белый купол, по которому изредка проносились серые, комковатые хлопья — облака. Вокруг протирался лес. Кай совершенно точно знал, что так называлось место, где росли деревья. Деревьев в округе было столько, что их хватило бы на стропила и подпорки для всего подземелья гномов. Голые стволы, полосатые от теней, сливались в серый лабиринт с бесконечным количеством тоннелей и ходов.

Рядом с Каем жарко пылал костер, а перед ним лениво двигались могучие воды Теплой Реки — местами стальные, местами подернутые темно-синей рябью. Подземные реки были неширокими, а их волны — гладкими и покатыми. Здесь же, под солнцем, речные воды напоминали подошву шахтерского сапога — все ребристые, вздутые, шершавые. Это ветер, догадался Кай и, открыв рот, принялся хватать воздух, который был слаще сахара.

А над рекой и серым лесом возвышались горы Асырка. Они собирались в каменные складки до самого горизонта, то вздымаясь к бело-серому небу, то проваливаясь в черные ущелья. Склоны гор покрывали каменные россыпи глыб, между которыми торчали тощие елки и корявые, угрюмые кустарники. Кай проследил взглядом от самой дальней елки, какую смог разглядеть, до гальки под его сапогом и понял, что счастлив. Мир Калюсты был красочен и разнообразен. Несмотря на кажущуюся серость, весенний лес пестрел оттенками зеленого, бурого, синего, розового и желтого. Такое изобилие цветов Кай видел только в сундуке Тиля, набитого сокровищами. Как-то они с Тупэ ворвались в комнату начальника шахты, не постучавшись, и застали Тиля, любующимся богатством в открытом сундуке. Им тогда здорово влетело. Но сияние леса, озаренного солнечным светом, не могло сравниться с блеском золота. Солнце было непревзойденным.

Кай снова глубоко вздохнул и прижал ладони к глазам, давая им отдых. После мрака пещер они нестерпимо болели, но он был готов терпеть какую угодно боль лишь бы остаться в прекрасном мире Калюсты навсегда.

— Живой! — закричал знакомый голос. Кай обернулся, чувствуя себя лучше с каждой секундой. Казалось, чем дольше он дышал новым воздухом, тем больше сил вливалось в его бледное, выползшее из-под земли тело.

Прибрежные кустарники вскипели и выпустили Тупэ, который бежал к нему с таким видом, словно собирался атаковать. Пока гном обнимал Кая, ломая ему ребра от радости, из кустов показались и остальные. У Валентина в руках был кусок коры, наполненной зелеными почками, Десятая держала ворох сухой травы.

— Как я понимаю, терапия больше не требуется, — проворчал грандир и выбросил почки на гальку. — Наш гомункул оказался удивительно живучим. Не был сожран гомозулем, не захлебнулся в речке, не разбил голову о камни и даже не умер от переохлаждения. Ну что, Десятая, если он в порядке, мы можем, наконец, идти? И так кучу времени потеряли.

— Он нам жизнь спас, — заявила подравненная и обняла Кая за бедра — куда достала. — А мне так два раза. Да ты просто везунчик, парень. Мы тебя случайно в речке увидели, и то потому, что у тебя голова рыжая.

— Соломон не доложил тебе мозгов, но, похоже, перестарался с храбростью, — тяжелая рука Тупэ от души хлопнула его по плечу. — Устроить гонки с гомозулем — на это не каждый горец способен.

Несмотря на возражения Валентина, никто покидать место стоянки не торопился. Кай опустился обратно на гальку и протянул ноги к костру, не зная, на что смотреть — то ли на красоты наземного мира, то ли на изменившиеся лица товарищей по несчастью.

Как же по-другому все выглядели при свете солнца. Да и купания в Теплой Речке они, похоже, тоже не избежали — одежда у многих была еще мокрой. Под слоем грязи, покрывавшей раньше Тупэ, оказались черные волосы, красноватое лицо, синие глаза и одежда с веселыми оттенками. Горец прямо-таки светился разнообразными красками — в шахте Кай столько цветов ни на одном гноме не видел.

Десятая при дневном свете неожиданно помолодела. Теплая Речка смысла с нее грязь и глину, превратив в худую, остроносую девчонку с торчащим на голове ежиком неровно остриженных волос. Несмотря на обрубки с намотанными вокруг тряпками и страшную худобу, Десятую можно было назвать привлекательной. И лишь глаза у нее остались прежние — черные, бездонные, злые. В заблуждение вводила не только грязь, но и голос. Подравненная говорила голосом человека, испытавшего и повидавшего слишком много боли. Подростки так не разговаривали.

Валентин, который в пещерах казался белым, как дух Ремкина, на воздухе порозовел, но по-прежнему выделялся из их компании, как алмаз, случайно упавший