– Тебе какие номера были заданы?

– Тринадцать – восемнадцать.

– Тогда какого лешего ты взялась за двадцать пятое?

Сашка сглотнула.

– Отвечай!

– Мне захотелось.

– Что?!

– Мне захотелось! – Сашка готова была дерзить и огрызаться. Будь у нее глаза – встала бы сейчас и ушла, хлопнув дверью. Но она была слепая и боялась по-глупому врезаться в дверной косяк.

– Что ты видишь? – спросил Портнов тоном ниже.

– Ничего.

– Совсем?

Сашка похлопала глазами.

– Совсем, – сказала еле слышно. – Так уже было вчера. Но почти сразу прошло.

– Сколько раз ты прошла двадцать пятое?

– Два. Вчера и сегодня.

Она услышала, как Портнов поднялся и подошел к ней. Она встала; Портнов взял ее за подбородок и резко, почти грубо вздернул лицом вверх. Блеснул свет; Сашка заморгала.

Прямо перед глазами у нее обнаружился перстень Портнова. Зеленый отблеск на камне потихоньку угасал.

Портнов снял очки. Посмотрел на Сашку – пожалуй, впервые в жизни посмотрел не поверх стекол, а прямо. Зрачки у него были крохотные, как маковые зерна. Сашка вспомнила глаза горбуна Николая Валерьевича, который однажды угощал ее в ресторане бутербродами и отбивной.

– Слушай меня, девица. Если я что-то говорю – значит, это надо делать не приблизительно, а так, как я сказал. Меньше делать нельзя. Больше тоже делать… не стоит. Если тебе хочется сделать больше, приди сначала ко мне и спроси. И вот еще: у тебя два экзамена на носу. Ты пропускаешь пары. Я смотрел журнал – у тебя почти столько же пропусков, как у Павленко. Ты с ней помирилась?

Сашка минуту помолчала. Последний вопрос застал ее врасплох.

– Я с ней… не ссорилась.

– Если ты убьешь кого-то, тебя посадят. Тебе исполнилось восемнадцать?

– Нет… Что значит – я убью?!

В дверь постучали. Сашкино время закончилось две минуты назад; раньше Портнов никого не задерживал на индивидуальных.

– Ждите! – крикнул Портнов раздраженно. И снова обернулся к Сашке: – У тебя зашкаливает агрессия. Это этап. Но в твоем случае – выше крыши.

– У меня?!

– Да. Подумай об этом. Все, свободна!

Сашка вышла, пропустив в аудиторию Андрея Короткова. И почти сразу столкнулась с Костей.

– Я думал, он тебя убил.

– Скажи, я агрессивная?!

Костя молчал так долго, что Сашка встревожилась еще сильнее.

– Но я ведь никогда… я наоборот…

– Ты… странная, – сказал Костя, подумав. – А… что ты делаешь завтра?

* * *

Воскресенье они провели, гуляя по городу и ничем особенным не занимаясь. Костя пригласил Сашку в кафе; они ели мороженое и смотрели на воробьев, прилетавших греться под окно, к отдушине кухонной вытяжки. Сашке все время казалось, что Костя чего-то ждет от нее. Он и смотрел выжидательно. И к каждому его слову была прилеплена маленькая пауза – как будто ему хотелось, чтобы Сашка его перебила.

Она чувствовала его ожидание и ощущала, как нарастает неловкость.

– Пойдем на почту? Мне надо домой позвонить.

Мама настойчиво выспрашивала, как у Сашки учеба. Сашка сообщила, что ее хвалят и она на курсе лучшая; мама обещала ей по случаю первой сессии «какой-нибудь подарочек». Потом говорил со своими Костя – с мамой и с бабушкой. Когда, расплатившись за переговоры, они вышли на улицу, было уже совсем темно и шел снег.

– …А разве это не свинство – курить в комнате, когда тебя просят не курить?! При чем тут какие-то обиды? Я с ней по-хорошему всегда… Понимаю, у нее личные проблемы, ее Коженников доводит так, что…

Сашка запнулась. Костя шел рядом, сунув руки в карманы, подняв плечи.

– Может, мне фамилию сменить? – спросил горько. – На материнскую?

Сашка не нашлась что ответить. Падал снег, ложась на черные ветки лип, на чугунные скамейки, на лепные карнизы и жестяные козырьки. Кое-где поднимался пар над крышами – белый на фоне черного неба. Красиво.

Они шли молча. Сашку не покидало ощущение, что Костя напряженно ждет. Как будто он зритель в партере, а Сашка только что появилась перед ним в луче прожектора и держит паузу. Но если Костя купил билет, значит, Сашка должна что-то сказать или сделать?

– Пошли в общагу, – сказала Сашка. И тут же добавила, замявшись: – Тебе упражнения разве не надо делать?

Костя круто развернулся:

– Почему ты все время только об упражнениях?

– Не все время. Я…

Она запнулась. Остановилась. Костя стоял перед ней с таким разочарованным, укоризненным лицом, что Сашка растерялась окончательно.

– Ты думаешь, я…

И снова не нашла что сказать.

– Ты разве не понимаешь, что мы…

Тогда ей стало очень обидно. Просто горло перехватило.

– В конце концов, это не мое дело! – выкрикнула она и пошла прочь очень быстро, спотыкаясь, поскальзываясь на мокрой мостовой.

Костя догнал ее и обнял.

* * *

Они целовались в подъездах. В городе Торпе было полным-полно темных, гулких, пустых подъездов. Кое-где пахло кошками, кое-где – духами или сырой штукатуркой. Кое-где ничем не пахло. Старые почтовые ящики, много раз покрашенные и оттого монументальные с виду, кадки с фикусами, чьи-то санки, коляски, разобранный детский велосипед – перед ними разворачивалась внутренняя летопись города, подъезд за подъездом, и Сашка впервые – накануне восемнадцатилетия – научилась как следует целоваться.

Раньше она считала это действие бесполезным ритуалом. Теперь, с Костей, до нее впервые дошло, какой смысл в нем сокрыт; Сашке страшно хотелось, чтобы одна из этих запертых квартир была их собственной. Чтобы войти сейчас – и долго не выходить на улицу. Чтобы жить так всегда, не размыкая рук.

На улице шел снег, и они бежали по снегу – от подъезда к подъезду. Пили кофе, согреваясь, и снова искали укромное место. Один раз их шугнул кто-то, наверное дворник; закричал прямо над ухом: «Вы что тут делаете?!» И они кинулись, как испуганные дети, прочь из подъезда, под снег. Они бежали, и хохотали, и сшибали на лету снежинки.

Наверное, это был самый счастливый вечер в Сашкиной жизни.

* * *

Ноябрь пролетел, как электричка. Начался декабрь, и в общежитии снова стало холодно. Батареи теплились едва-едва, в щелях завывал ветер.

«Верификация – эмпирическое подтверждение теоретических положений науки путем «возвращения» к наглядному уровню познания, когда идеальный характер абстракций игнорируется и они «отождествляются» с наблюдаемыми объектами. Например, идеальные геометрические объекты – точки, прямые – отождествляются с их чувственными образами…»

Многословные определения казались Сашке дракончиками, свернувшимися в комок. Надо только найти хвост, надо только осторожно начать разматывать; вопрос ведет, как ниточка, вдоль позвоночника твари. От хвоста к головам, а голов может быть много… Иногда Сашке нравилось просто понимать написанное. Иногда она разочаровывалась, и тогда ей казалось,