птица смеялась ему вослед, знала, окаянная: совсем не о том молился он всю ночь.

Всем в Еловой сказал, что тес менял – спиной да головой крепко приложился. Про Тошкины кулаки никто не должен знать…

* * *

– Так младший Таськин от тебя? – пристала Анна словно пиявка.

Не все Георгий рассказал. Того, что поведал, довольно.

– Дочь, не тяни душу. Ты не поп и не попадья. Я не на исповеди.

– Замешали вы кашу горькую…

– Пора Тошке домой ворачиваться. Добром это не кончится.

– Худо ему здесь, отец. Как после всего, что было?..

– Упрошу Якова, к Строгановым сам поеду… Отпустить его нужно, нет ему здесь места. – Георгий тяжело поднялся, дошел до крыльца, похрамывая, и обернулся к дочери. – Увидишь, скажи: пусть приезжает. Зла на него не держим.

Анна, рыжая бесстыдница, расхохоталась, словно Георгий шутить с ней вздумал, и ушла без отцова благословенья.

7. Рай

Выехали по утреннему холодку, налегке. Степан подсадил Аксинью, запрыгнул на белоснежного своего жеребца и гыкнул на всю Соль Камскую, не заботясь о сонных его жителях.

Сопровождали их Голуба, Хмур и еще несколько верных людей. Аксинья прогнала смутные мысли, просто наслаждалась – пока не пришла очередная маета. Крепкое горячее тело рядом, быстрая скачка, мелькающие деревья, поля, деревушки, телеги, всадники, пыль и пение птиц… Все слилось в одно. Поездка не утомила, а придала новых сил.

– Ох, лепота, – молвил Степан непривычное. – Откройте ворота.

Высокий добротный тын окружал лес, уходил двумя девичьими гребешками куда-то в чащу. Аксинья пыталась высмотреть, что скрывается за высоким заплотом, что за добро нужно охранять с таким тщанием. Двое казачков спрыгнули с коней, отодвинули, кряхтя, толстое бревно – вставленное в железные скобы, оно служило задвижкой.

– Тяжеленько-о-о, – протянул один из казаков, когда они вернули бревно на место.

Скачка продолжалась. Путников окружал лес с небольшими опушками, неспешной речкой. Шаг коней поневоле стал медленнее: дорога превращалась в узкую тропу. Корни, поваленные стволы, молодые деревца – чащоба не беспокоилась об удобстве людей, что отважились прийти сюда.

Аксинья с наслаждением вдыхала воздух, напоенный цветущими травами и сосновой смолой. Ее внимательный взгляд травницы примечал заросли шиповника, добрые брусничники.

Лес неожиданно расступился, навстречу всадникам выскочили четыре огромных лохматых пса, неохотно тявкнули и дружелюбно оскалились.

– Ах вы красавцы! – Голуба потрепал каждого из них по холке, псы затеяли вокруг него веселую возню. Аксинья не видала ни разу такого дива: лобастые огромные головы, высокая холка, мощные лапы. Чудища, а не псы!

– Здравствуйте, добрые люди. – Приземистый седой мужик в высоком колпаке вышел, поклонился, прикрикнул на псов.

Мужчины спешились. Степан, не вспомнив про Аксинью, ушел куда-то с седым, и Голуба, увидев ее безуспешные попытки спрыгнуть с высокого жеребца, помог, спустил на землю. Псы крутились рядом, принюхивались – приветствовали гостей. Подбежали и к Аксинье, тявкнули приветливо – да убежали прочь.

Посреди осинника выросла основательная заимка: три избы, бесчисленное множество сараев, амбаров, иных сооружений окружали ее плотным кольцом. Аксинья насчитала не меньше дюжины казаков, которые сновали по заимке. Липли к подолу их любопытные взгляды: видно, женское племя появлялось здесь нечасто.

– Что ж за место такое?

– Степан расскажет сам, – ухмыльнулся Голуба в усы, – ежели захочет. Лишнего скажу – по шее получу.

Аксинья заметила, что седые нити на усах и бороде его смешались с темно-русыми. Все мы стареем, и время утекает прочь безвозвратно. Степанов друг отчего-то вызывал у нее тревогу: взгляд грустен, и шутки-прибаутки, так охотно вылетавшие при каждом удобном и неудобном случае, сделались натужными.

– Голуба… Пантелеймон… – Она решила, что сейчас, посреди загадочной заимки, самое время спросить, что за кручина, но Степан оборвал ее:

– Аксинья, рано ты с коня спрыгнула. Наша дорога еще не закончена. – Он властно кивнул седому: – Все готово?

– Да, добрый человек.

Верная данному себе слову, она ничего не спрашивала, безропотно подчинялась. Недоумение росло с каждым шагом жеребца, с каждой минутой, отделявшей путников от заимки. Куда едет Степан? Не ей, ведьме, знахарке, бояться лесных зарослей, нехоженых троп, мест, где человеческий голос раздается куда реже, чем пение птиц или волчий вой. Но сколько ж будет продолжаться скачка?

– Все!

Он соскочил с Белого, ловко подхватил Аксинью шуей и обрубком руки, поставил на землю возле крылечка.

Сосны расступились, освободили место недавно ставленой просторной избе – доски еще не успели потемнеть. Срубленная по обычаю пермской стороны большая изба все ж отличалась от своих деревенских сестер: высокая надстройка похожа была на городские дома богачей. Крыльцо, перила, ставни – все в резьбе, в деревянном кружеве, в сочном разноцветье, с личинами зверей и птиц.

Аксинья заставила себя отвести взгляд от чудного дома, сделала несколько шагов и оказалась на берегу речки, что несла свои воды на север. Услыхав человека, от берега поплыла утка со своим выводком, взлетели малые птахи и подняли крик. Воздух напоен был запахом трав и прогретой на солнце земли.

– Как тебе мое обиталище? – Степан сидел на крыльце и смотрел на Аксинью, ехидно щуря синие глаза.

– Рай… Степан, истинно рай! – Аксинья ощутила тот восторг, что ушел из жизни ее много-много лет назад. Хотелось смеяться, петь и безоглядно радоваться жизни, точно несмышленая девчонка.

– Ты еще в хоромах не была. – Он наслаждался, показывая Аксинье свои тайные владения.

– А мне достаточно того, что увидала.

– Нет. – Степан отпер хитроумный замок (она хмыкнула про себя: «Богач и в безлюдном месте воров боится»), зашел в дом, не забыв махнуть рукой: мол, иди за мной.

Она не сдержала изумленного вздоха. Да, такого жилища ни разу не видала. Степан Строганов собрал в хоромах диковинные вещицы из разных концов земли русской и чужих стран. На полу вместо дощатого пола или соломы вольготно раскинулись шкуры: волк, медведь и невиданные полосатые звери. На стенах – шитые полотнища, на коих иноземцы собирали ягоду, возделывали поля, везли выращенное в огромный дом с башнями.

– Кабелен[65] называется, – похвалился Степан. – Свевы да немцы такие в жилищах вешают, чтобы дыры на стенах закрыть.

– А тебе на что? – Аксинья не поленилась, отодвинула тряпицу и увидела за ней хорошую, добротную стену.

– А мне подарил купец ихний. Пусть висит.

Печь в жилище тоже сработана была с большим умением: топилась по-белому, с трубой длинной, выложена яркими изразцами так, что глаз радовался.

Красный угол с иконами (как положено), огромный стол, лавки, мягкий стул, обитый тканью, – такие стояли и в солекамском доме, поставцы со скудным набором посуды…

– Хочешь на опочивальню поглядеть? – Степан взял за руку Аксинью и