Он – смысл моей жизни, и он же меня убивает.

Когда я сообщаю об этом Луи, он грустно обнимает меня. Мы оба знаем, что это конец. Конец стольким мечтам, включая мечту о ребенке от него. Я льну к нему, и целую ночь он нежно меня утешает.

– Как же мне покойно в твоих объятиях, Помпон. Как же покойно. – Он засыпает рядом, а я размышляю о будущем. О будущем без детей, без его объятий. Я целую спящего короля в лоб, вдыхаю такой знакомый запах.

Когда приходит рассвет, чтобы забрать его у меня, он встает, берет мои ладони в свои руки.

– Мне пора, любимая моя, – говорит он, в глазах его неподдельная грусть. – Но я ненадолго, можешь не сомневаться. Ты мой друг, самый близкий. Мне без тебя никак.

«И мне без тебя», – думаю я, с тоской глядя на него. Он уходит, я лежу в пустом коконе своей постели. Друг. Худшее из слов, лучшее из слов. Я провожу рукой по теплой вмятине от его тела, перекатываюсь и вдыхаю ускользающий запах. Мне больше не властвовать над всеми его чувствами, не быть вершиной его привязанности. Друг.

И хотя моя постель будет пуста, его ложе – нет. Опасная ситуация, хотя Франни и заверяет меня:

– Не забывай, дорогая, только по твоей лестнице король поднимается вверх и спускается вниз. Нам всем известно, что король человек привычки, а ты самая сильная привычка из всех. Только у тебя он ищет утешения, объятий, ласки.

Я грустно думаю: «Привычка!», потом качаю головой. Нет-нет, не привычка – привычку не любят. Но каждый любит свою мать.

В конце 1749 года мадам инфанта наконец-то отправляется в Парму, увозя с собой не только герцогиню де Нарбонн – я прилежно гравировала на сапфире витиеватые «Ф де Н», – но и оптимизм короля. Мой брат Абель тоже отправился с ними на юг. Несколько лет он проведет там, изучая итальянское искусство и архитектуру; хотя многие, посмеиваясь, уверяют, что итальянцы способны только готовить пиццу и смешивать яды, я точно знаю, что там он научится тому, что приведет французское искусство к новым вершинам.

После отъезда мадам инфанты остаются великолепные пустые покои. Сейчас у меня в услужении почти пятьдесят слуг, начиная с моего любимого доктора Кенэ и заканчивая дворецким, конюшим, поваром и своей прислугой на кухне; лакеи и привратники, слуги и факелоносцы; бесчисленное количество служанок во главе с Николь; прислуга, которая ведает моим гардеробом, бухгалтеры, которые занимаются моими счетами, не говоря уж об извозчиках и всех, кто работает на конюшне. И два пажа-сенегальца, которых прислал губернатор острова Горé.

Мне нужны новые покои.

Мне нужно уведомить мир, что времена изменились и я никуда не уйду.

Дочери Луи и их все растущая свита тоже положили глаз на апартаменты мадам инфанты, поэтому я должна действовать быстро. Версаль изменил меня: я стала коварнее и перестала прощать своих врагов. И у природной доброты есть пределы, и теперь я понимаю, что, когда оказываешься впереди, почти все, кто позади, становятся твоими врагами. Время от времени я вспоминаю о той доверчивой девчонке, которой была когда-то, той наивной юной деве, которая верила, что сможет очаровать всех вокруг. Как же я ошибалась, как же я была глупа!

Луи уже не раз жаловался на лестницу, ведущую в мои покои, поэтому я велела Коллину, своему преданному лакею, приподнять одну доску ступеньки, когда в следующий раз ожидаю короля. Как и предполагалось, Луи приходит сердитый, припадая на одну ногу, жалуясь на то, что ударился большим пальцем. Я окружаю его сочувствием, обматываю палец чистой белой повязкой, а потом настаиваю на том, чтобы переехать в более удобное для него место, чтобы больше не случалось таких ужасных происшествий.

Луи соглашается.

– Да, в прошлом году я поскользнулся, помнишь? Но в чьи покои? В прошлом месяце скончался Вильмур – три года назад ему сделали прививку от оспы, и видишь, к чему это привело, – но его комнаты слишком тесные. Тебе нужен стол хотя бы персон на шестнадцать и, разумеется, собственная кухня.

– А быть может… секунду… Придумала! Покои графини де Тулуз! Теперь, когда уехала наша дорогая мадам инфанта, это было бы идеальное решение. Всего лишь короткий путь по мраморной лестнице, хорошо освещенной. И больше никаких досадных случайностей.

– Все равно недостаточно просторные, – размышляет Луи. – Может быть, мы могли бы добавить пару комнат из покоев ее сына?

Новость поражает весь двор: сначала изгнание Морпа, теперь вот это. Самые большие апартаменты на первом этаже традиционно занимали принцессы крови и члены королевской семьи.

Эти великолепные комнаты неопровержимо докажут то, что я все еще нахожусь в центре его вселенной, несмотря на все, что происходит или не происходит в спальне. А на поверхности все остается по-прежнему. Он продолжает боготворить меня, баловать и следовать моим советам. Я продолжаю быть самой влиятельной женщиной при дворе: контролирую все назначения и продвижения по службе – доступ к королю.

Я сплела вокруг короля, размышляю я в момент озарения, мягкую и невидимую сеть. Эта сеть тоненькая-тоненькая, но очень крепкая, как и его иллюзия свободы.

* * *

– Давно уже не было такой холодной зимы, с самого 1709 года, – говорит старый герцог де Брогли. Он развлекает нас историями о замерзших крестьянах и сосульках на вымени у коровы.

Вторая суровая зима подряд и второй мирный год после стольких лет войны не приносят экономике страны облегчения. Вот уже несколько лет неурожай, в стране царит голод.

Из-за постоянного ропота недовольства по поводу расходов я закрываю свой театр. Откровенно говоря, я даже рада, потому что он стал отнимать слишком много сил и времени. А еще я увеличиваю расходы на благотворительность и продолжаю поддерживать французских умельцев и художников, но мои усилия всего лишь капля в огромном океане нужды. Даже несмотря на то, что я самая могущественная женщина во Франции, я бессильна перед волнами бедности и недовольства, которое с каждым годом становится все сильнее и сильнее.

В Париже с улиц исчезают дети, и поговаривают, что им пускают кровь, чтобы потом лечить прокаженных принцев. Когда король едет в Париж, чтобы отпраздновать в соборе Парижской Богоматери День непорочного зачатия Девы Марии, толпа обзывает его Иродом и обвиняет в том, что он купается в крови исчезнувших детей.

И он не единственная жертва. Я еду в Париж в монастырь, где должна обучаться Александрина, и в мой экипаж летят камни, поэтому нам приходится проноситься по боковым улочкам к дому дядюшки Нормана.

Поговаривают даже о том, чтобы сжечь Версаль.

Король входит в зал советов белый как мел, весь трясется. Я редко видела его таким расстроенным. Я беру из его трясущихся рук записку: «Ты ездишь в Шуази и Креси; почему бы тебе не отправиться в Сен-Дени?»

Сен-Дени – традиционное место захоронения французских королей. Это уже прямая угроза, а не остроумная шутка или жестокая острота, состоящая из одних аллюзий и направленная чаще всего на меня.