как расширились глаза белого, — о чем-то сильно просит, даже горы не смеют ему отказать.

Грэйнер пошатнулся, ухватил себя за горло, но Дарье не собирался ему сочувствовать. Пусть сам справляется со знанием того, что чуть не уничтожил мага жизни. Впрочем, Дарье не лучше и просто пытается переложить часть своей вины на чужие плечи.

Когда белый чуть пришел в себя, продышался, а взгляд стал более осмысленным, Дарье сухо, не скрывая неприязни, спросил:

— Есть что добавить?

Грэйнер задумался, потом с тяжелым вздохом признался:

— Она ранена была, когда ко мне попала. Голова разбита, ребра повреждены, еще кое-что по мелочи. Я лечить не умею, только диагностику провести.

Дарье сжал зубы. По мелочи... И с этими «мелочами» она скакала по горам. Сумасшедшая.

Они помолчали, каждый думая о своем. Война калечит и душу и тело. Потери невозвратно забирают тех, кто дорог. Отряду Грэйнера сильно досталось... Их кинули на правый фланг. Так что потрепало парней знатно...

— Брат наследного принца пропал вчера, — не обращаясь ни к кому конкретно, произнес Грэйнер. — Погнался за тремя лучниками, те рванули наверх, в горы. Когда мы подоспели, по следам поняли, что его высочество столкнулся с кем-то еще. Был ранен, но ушел. Следы резко обрываются около камня.

Дарье выругался. Час от часу не легче. Когда младший принц заинтересовался белыми, никто не удивился. Рыцари в сверкающих доспехах, замок, тайны, обряды, понятная дисциплина и кодекс чести. Любой пацан не останется равнодушным.

Когда он сбежал в орден, его величество возвращать сына не стал, мол, пусть белые вправят ему мозги. Пора ребенку взрослеть.

Рольц был сыном его давнего друга, погибшего в самой первой битве за Город. Многие дети тогда остались сиротами. Его величество усыновил Рольца, даже титул младшего принца пожаловал, но вносить в очередь престолонаследия не стал.

— Какой хляби вы его отпустили на битву? — прорычал Дарье, лихорадочно соображая, что делать, если принц попал в плен к отступникам.

На него посмотрели в изумленной обиде.

— Как можно запретить брату снискать себе честь на поле боя?

Ругательства закончились, Дарье в бессилии устремил взгляд на покрытое белыми облаками небо, ища там поддержку и терпение. Не нашел.

— Я отряжу следопытов на его поиски, — заверил он белого, но тот покачал головой.

— Магистр просил передать всем, что его высочество приняли горы. С учетом того, что она, — его перекосило от боли, — тоже там, я думал, тебе стоит об этом знать.

Глава 10

— Ты куда? — вскинулся мой сосед.

Я постаралась удержать кривящееся в недовольстве лицо. В конце концов, парень не виноват, что мне поперек горла его навязчивость.

— По нужде.

— Я с тобой! — радостно заявил мой товарищ по больничке.

Я мученически возвела глаза к потолку. Хотя, собственно, потолка у нас не было, он терялся в темноте уходящей вверх пещеры, откуда временами доносился скрежет когтей и шуршание крыльев тварей, похожих на летучих мышей. Мех на тельце у них был светло-серым, в тон живущего на камнях мха, еще и светиться начинал так же, когда твари на нем спать пристраивались, — мимикрия в действии.

— Я лучше один прогуляюсь, — ответила мрачно, испытывая широкий спектр самых противоречивых эмоций. Мой сосед Рольц был неплохим парнем: веселым, открытым, знал массу совершенно несмешных для меня историй — казалось, он задался целью привить мне «правильное» чувство юмора. И без него в этой небольшой пещере с двумя лежанками, столом и парой стульев, с живым светящимся мхом на стенах было бы совсем тоскливо. Но Штирлиц отчаянно боялся провала. Мне было так плохо, а тут еще необходимость контролировать свою речь, три раза думать, прежде чем что-то сказать. А эти совместные походы в туалет, от которых я старательно отбрыкивалась?! Что за дурной коллективизм? Понятно, что скучно, но некоторые вещи должны оставаться интимными. Словом, я в полной мере ощутила, как тяжело работать под прикрытием, хотя в моем случае не работать, а выживать. И подружка в лице этого улыбчивого белого сильно напрягала.

Села, заранее кривясь от незамедлительно взорвавшейся в голове густой боли. Стиснула зубы, пережидая накативший приступ слабости. На лбу выступили капельки холодного пота. Я бросила ненавидящий взгляд на ведро, стоявшее около кровати и которым, увы, я не могла воспользоваться. Рольц же журчал регулярно, еще и комментируя: «Сегодня я точен, брат».

А мне приходилось, держась за стеночку, покачиваясь и ловя бешено стучащее в груди сердце, ползти в конец коридора. Всему виной дурацкая щетина и моя неспособность ее снять. Я бы рада была от нее избавиться, но щетина жила своей жизнью, отказываясь слушаться. Фиг с ней, с демаскировкой, я бы пожертвовала ею за возможность получить отдельную «палату».

Белый рыцарь досадливо вздохнул, когда я отказалась от его компании, однако спорить не стал, лишь ехидно пожелал:

— Смотри не заблудись.

Привык к моей нелюдимости. Страшно представить, что он обо мне думает...

Подземники не слишком нас беспокоили. Когда мужик, на которого я свалилась, удирая от синих, закончил ругаться, я уже потеряла сознание. Очнулась в компании с белым. Моя голова была старательно перевязана, ссадины смазаны, ребра и грудь перемотаны. Из одежды оставлены зеленые штаны, рубашка и зеленый же китель. То есть меня тщательно осмотрели, залечили, замотали и снова одели.

Впрочем, никаких комментариев от подземников не последовало, так что я перестала рефлексировать по поводу своего раскрытия, сосредоточившись на главном — выздоровлении. Организм решил, что с него хватит стресса, и впал в состояние желе. Мне даже рукой было шевельнуть утомительно.

Кормили нас три раза в день, принося еду в котелках — «Тать, ты будешь кашу с грибами или грибы с кашей?», вода обновлялась в бочонке, откуда мы ее черпали кружками.

Мой сосед умел не только болтать.

«Ты пей, пей», — приговаривал он, поднося кружку к моим пересохшим губам. Потом скакал на одной ноге — вторая