– Выход из боевого режима!

И сразу становится нечем дышать. Я судорожно кашляю, выплевывая комки штукатурки. Карабин незнакомой конструкции в руках кажется неимоверно тяжелым. Расщепленный до основания приклад. Я недоуменно разглядываю искалеченное оружие – неужели это я из него стрелял?

– Точно, ты. Классно стрелял, чувак! – подтверждает Триста двадцатый.

– Все бы тебе людей крошить, – огрызаюсь я, осторожно пробираясь по скользкому полу. – Нашел удовольствие. Что это за люди?

– Спецназ из управления полиции.

– Почему они на нас напали?

– Они получили ложный приказ.

– Мы отбились?

– Подтверждение. Один раненый – поражение электротоком от охранной системы – у выхода на крышу, один – в кабине лифта номер два в подвале. Остальные мертвы.

– Вот зараза…

Я подхожу к двери. Издалека доносятся возбужденные крики. Грохот пулеметов коптера стих. Где-то с шумом льется вода. Топот множества ног. Сквозняк вытягивает из развороченного люкса пласты черного дыма.

– Мариус, не стреляйте, это я! – кричу из-за угла. – Я вхожу!

Мариус осторожно выглядывает.

– Честно говоря, сэр, я думал, что писаки про вас врут много, – говорит он, опуская пистолет. Второй телохранитель осторожно расстегивает бронежилет, стараясь не потревожить простреленное плечо. – Теперь вижу: не врут. Впервые в жизни вижу, чтобы не соврали, собаки. Вы же всех тут положили.

– Да ладно тебе. Так уж и всех. Ты хорошо держался, Мариус. Вооружись покуда. Оружие собери. Мало ли что.

– Конечно. Сейчас вот только Тэда перевяжу.

– Парня твоего в гостиной того…

– Знаю. Не повезло. Хорошие мужики, я с ними давно работаю. Стаса вот тоже зацепило.

– Это полицейский спецназ. Против них трудно выстоять.

– Да уж вижу, – горько усмехается Мариус. – Без хорошего пулемета тут делать нечего.

Холл сильно задымлен. Под ногами хлюпает. Съежившаяся мокрая фигурка в углу изо всех сил старается вжаться в стену. Мишель вся дрожит от холода и страха.

– Мишель, ты цела? Это я, Юджин! Тебя не зацепило? Пожалуйста, открой уши! Слышишь меня? Эй, госпожа баронесса! Давай, поднимайся! – я осторожно тяну ее за холодные руки.

– Юджин? Это ты? Юджин, что это было? – она вырывает руку. Закрывает лицо. Беззвучные рыдания начинают сотрясать ее тело.

Я вижу, что она совсем неодета. Только и успела, что набросить на себя легкий халат. Ноги ее перепачканы грязью. На локте большущая ссадина. Расстегнутый халат пропитался грязным снегом, превратившись в мокрую тряпку. Бедная ты моя! Мне хочется обнять ее дрожащее тело. Прижать к себе крепко-крепко и согреть. Спрятать на груди, как маленькую испуганную мышь. Во что же мы с тобой влипли, госпожа баронесса?

Голоса в прихожей. Ближе. Я в два прыжка пересекаю холл. Выхватываю из кобуры мертвого спецназовца пистолет и замираю у двери.

– Триста двадцатый?

– Угрозы нет. Это подкрепление, – отвечает внутренний голос.

– Сэр, не стреляйте! Это сержант Марчетти, полиция Миттена, – доносится из коридора.

– Мариус?

– Подтверждаю, сэр. Это свои, – глухо отвечает телохранитель.

– Входите. Медленно, – разрешаю я.

Полицейский, показывая пустые руки, с опаской косясь на мой пистолет, протискивается в холл. За ним еще двое.

– Сэр, вы можете опустить пистолет, мы из полиции, – говорит сержант.

– Эти тоже были из полиции. Ввалились ночью и перестреляли охрану.

– Я знаю, сэр. Должно быть, какая-то ошибка. Это спецотряд из управления. Их коптер расстрелял два наших патруля, прежде чем его взяли под контроль. Наших много полегло. Сейчас внизу куча начальства. Сплошь большие шишки. Не волнуйтесь, во всем разберутся. Уберите оружие, сэр. Пожалуйста.

– Позовите врача. Несколько врачей. Один телохранитель ранен. Баронесса в шоке, – я киваю на всхлипывающую Мишель. – Ждите там, снаружи.

– Хорошо, сэр. Мы только хотели убедиться, что вам ничего не угрожает.

– Все, кто угрожал – они там, – киваю я на трупы спецназовцев.

Копы быстро склоняются над телами. Держа на прицеле, щупают пульс. Снимают шлемы. Тычут шеи маленькими медицинскими сканерами. Кивают сержанту: оба готовы.

– Мы будем снаружи, сэр. У входа. Возьмите коммуникатор. Мы сообщим, если кто-то из своих пройдет.

Он кладет на пол маленькую коробочку, полицейская модель. Его спутники смотрят исподлобья, готовые изрешетить меня по малейшему намеку. Я чувствую их раздражение и неприязнь. Им плевать, кто я. Я только что отправил на тот свет кучу их товарищей. Пускай и по ошибке.

– Хорошо. Спасибо, сержант.

И только когда полицейские выходят, я опускаю пистолет.

– Мариус, ты закончил с перевязкой?

– Да, сэр.

– Идите сюда. Оба. Встаньте у входа. Никого не впускать без разрешения. Возьмите карабины. Справитесь с ними?

– Справимся, сэр.

Я подхватываю безвольную Мишель на руки. Осторожно ступая по скользкому полу, несу в ванную. Мишель обхватывает меня за шею. Крепко прижимается ко мне. Мокрая ткань натягивается на ее спине. Половина тела просто обнажена. Телохранители тактично отводят глаза от ее ног.

В ванной Мишель никак не хочет отпускать меня.

– Нет, нет, – шепчет она, пряча мокрое лицо у меня на груди. Хорошо хоть автоматика работает. Я приказываю наполнить ванну водой температурой в тридцать три градуса. Надеюсь, этого хватит, чтобы Мишель согрелась. У меня вечная проблема с голосовыми командами. Никак не могу выбрать правильную температуру. Приходится пробовать воду рукой. Вот и сейчас, тычу пальцем в тугую струю и прошу гостиничную систему подогреть еще чуть-чуть. Легонько укачиваю Мишель, шепчу что-то успокаивающее. Кто бы меня сам успокоил. Но я вроде как мужчина. Приходится играть роль до конца. Пускай бедняга хоть в чем-то будет уверена. В таком бедламе это вовсе не лишнее. Когда шапка душистой пены поднимается над краями огромной ванны, как ребенка уговариваю дрожащее существо опустить ноги в воду. Хотя, откуда мне знать, как уговаривают детей?

– Милая, расслабься. Все позади. Я с тобой. Разожми руки. Тебе надо вымыться и согреться. Будь умницей. Ты же сильная женщина. Ну же! Давай, хорошая моя. Отпусти меня.

Отбрасываю в угол халат-тряпку. Осторожно придерживаю Мишель подмышки, пока она не погружается в пену по самый подбородок. Она продолжает цепко держать меня, на этот раз за руку. В тепле глаза ее приобретают осмысленное выражение. Она начинает оглядываться. Потом видит в зеркальной стене свое отражение с опухшими от слез глазами на грязном лице и спутанными волосами.