О доме я слышал много историй. Они были невероятны.

В особняке постоянно жили двое проходимцев. Ели, смотрели телевизор, спали, играли в карты и пили в винном погребе домашнее пиво и настойку. Когда люди Бронислава привозили к ним в гости кого-то из его окружения, это был знак двоим сожителям о том, что пьянку на время придется прервать. Все мероприятия по уничтожению гостя и его полному исчезновению с планеты Земля они планировали сами. Заранее были распределены и роли.

Шептали, что резали своих «баранов» Ханыга и Лютик обычно в ванной комнате. Лишенные остальных радостей мировой цивилизации, двое отморозков свои упущения добирали в этом. Жертва с вечера опаивалась, поэтому понимание того, что она — жертва, приходило лишь на следующее утро. Как раз в тот момент, когда она оказывалась в ванной комнате, от пола до потолка выложенной голубоватым кафелем. Трудно было поверить в то, что совсем недавно она пила с двумя веселыми пацанами водку, а сейчас сидит, примотанная скотчем к тяжелому стулу…

Фантазия человеческая не имеет границ, и Ханыге и Лютику приписывались просто-таки невероятные подвиги. Они-де каждый раз ждали того момента, когда будущий мученик полностью придет в себя. Их задача проста, хоть и неприятна. Выведать у жертвы все, что она не смогла сказать Брониславу, боссу, в добровольном порядке. Когда же эта часть операции была выполнена, информатор уничтожался самым тривиальным способом. Эта часть операции была полностью отдана на откуп фантазии двоих мясников. Способ уничтожения тел был стар, как мир. В подвале дома стояла большая медная бочка с соляной кислотой. Для того чтобы смрад растворяющегося тела не будоражил обоняние жильцов соседних домов, Ханыга велел установить в подвале кондиционеры. Когда кислота закончилась, а ее приобретение в больших количествах, несомненно, вызвало бы кривотолки, Ханыга подсказал такой же простой, хотя и менее эффективный способ. Вместо кислоты стала использоваться негашеная известь. За сутки насыщенный раствор превращал труп в покореженный скелет. Кости Лютик (я слышал о нем страшные вещи, но, поскольку никогда не видел, считал хозяина этой кликухи имеющим столько же прав на существование, сколько прав на реальное существование есть у Минотавра) раздалбливал в металлической ванне, после чего выносил остатки в целлофановом пакете на улицу.

Словом, полный бред людей, обчитавшихся Кингом.

Слухи о подвале дома Бронислава я считал вымыслом: всего лишь предполагал, что существует несколько отморозков, которые решают вопросы компании в рамках превентивных мер, — таковые имеются в каждой компании, это неотъемлемый их атрибут, такой же, как и милицейская крыша, но сейчас, сидя в темноте на стуле с примотанными к нему руками и ногами, мне вдруг подумалось, что кое-что из услышанного можно уже сейчас заносить в графу «реалии».

В будуарах компании мне болтали, что отморозков когда-то подобрал Бронислав. Склад ума этого человека позволял усмотреть в каждом человеке ниточку, ведущую через весь его организм, — это точно не вымысел, я знаю это наверняка. Рассмотреть и время от времени дергать за нее не для получения удовольствия, а для пользы дела. Умение подбирать выброшенный на помойку людской материал и безошибочно применять его на практике позволило Брониславу использовать себе во благо не только меня и этих, проклятых жизнью людей, но и многих остальных, что трудились под его началом и за страх, и за совесть.

Не могу избавиться от воспоминаний о слухах… Сейчас припоминаю, как Ханыга и Лютик тело, точнее — его фрагменты, укладывали в ванну, засыпали несколькими ведрами негашеной извести и заливали водой. Включали мощную вытяжку и выключали свет. Утром они вернутся, чтобы спустить в канализацию воду и вынуть останки…

Думай, Бережной, думай!..

Ты не в доме Бронислава, но в ванной, на стуле, прикрученный к нему скотчем, и двоим дебилам вовсе ни к чему здесь заниматься гашением извести и вытяжками! Они просто порежут тебя на ремни и уедут!..

Теперь, воззвав к разуму, я почувствовал, как неожиданно спокойно забилось сердце. Я снова превратился в человека, готового произвести правильный молниеносный выпад. Когда я повернул голову, увидел лишь темноту. Но желание жить заставило мои глаза обрести способность видеть в кромешной тьме. Там, на тоненьких ножках, стоял столик с оставленным на нем большим анатомическим скальпелем.

Я по-вицепрезидентски быстро оценил ситуацию. Теперь все зависело от того, как скоро двое недоразвитых скотов войдут в ванную комнату. Когда они не появились через пять минут, я понял, что они не смогли пройти мимо оставленного на столе со вчерашней ночи спиртного. Потом понял и другое — торопиться им некуда. Люди, привыкшие к алкоголю, не успокоятся, пока не допьют все имеющееся под рукой. Между повторениями будет закуска, а во время этого — незамысловатая беседа. Я всегда удивлялся способности разговаривать долго в тех людях, которые не интересуются ни литературой, ни хоккеем, ни женщинами.

Итак, судьба дала мне еще один шанс уйти от прошлого, и теперь подвести самого себя я просто не имею права. Я думаю так, а передо мной почему-то встает образ Лидочки… Вот уж некстати…

Первое, что теперь нужно сделать, — снять с губ скотч. Идиот по кличке Ханыга наклеил его сразу после выхода Гомы. В данной ситуации лишь рот может исполнить роль хватательного органа. О том, чтобы освободить руки или ноги, не может идти и речи. Примотанные несколькими оборотами все той же липкой ленты, они давно затекли и словно срослись со стулом.

Наклонив голову, я стал яростно тереть щекой по плечу. Лишь бы только отклеился уголок ленты…

Щека горела, словно мне в лицо плеснули уксусом, однако, преодолевая боль, я нещадно тер скулой о плечо… Наверное, на сотом по счету движении мне удалось сделать невозможное. Прилипнув краешком ленты к рубашке, скотч медленно пополз с уголка губ. Я едва не заорал, когда он сполз с рассеченной губы…

Теперь он лишь висел, держась липким основанием за щеку. Но рот был свободен! Поняв, что первая часть задуманного успешно завершена, я почувствовал непреодолимое желание приступить ко второй. Даже не видя в темноте столика с иезуитским инструментом, мне нужно подвинуть к нему стул. Причем так, чтобы не издать ни единого звука. Комната, где происходило похмельное возлияние, была совсем рядом, и нет сомнений в том, что хирурги, услышав посторонние шумы в операционной, поспешат проверить причину их возникновения.

Прильнув грудью, насколько это возможно, к шаткому столику, я губами, как верблюд, ощупывал поверхность столешницы. Когда в легких заканчивался воздух, я выпрямлялся и переводил дух. Потом снова набирал в легкие кислород и снова ощупывал губами грязную скатерть столика. Меня интересовал лишь один предмет — огромный скальпель, которым в анатомических отделениях морга вскрывают полость покойников. Я шарил губами, стараясь не думать о том, сколько трупов помнит этот хромированный инструмент. Не в магазине же он был куплен, в самом-то деле… Вот он, скальпель…

Помогая языком, я втолкнул в рот его рукоять. Теперь — самое главное…