Упоминая ранее о Брониславе и наших общих делах, заставивших меня круто изменить свою жизнь, я был не до конца честен и открыт. Я скрыл одну из причин, потому что не думал, что она может играть хоть какую-то роль в моем будущем. Сейчас же, когда я едва ушел живым от его присных, упомянуть о ней придется. Тема уже прозвучала, и мое дальнейшее молчание о ней может породить кривотолки и недоверие ко мне. Причина такова. За неделю до того, как распрощаться с компанией, по просьбе Бронислава я заключил договор с питерской корпорацией, согласившейся принять на консигнацию огромную партию наших каш. Партия была столь велика, что отгрузка мгновенно очистила наши склады, а предоплата составила четыре с половиной миллиона долларов. Эту сумму питерские перечислили на счет нашей компании, но не следует верить Гоме, который устами Бронислава утверждал, что я прибыл в банк, получил все до последнего цента и после этого выступил в роли отступника или, как говорит отец Александр, дауншифтера.

Я понимаю Бронислава. Второго такого зама ему вряд ли найти. Вся политика одурачивания клиентов зависела напрямую от меня, в деле этом я преуспел, и теперь не сомневаюсь в том, что у Бронислава возникли проблемы. Уговорить меня вернуться у него не получится, а потому он сейчас руководствуется злобой и местью. Ему нужно опустить меня, чтобы этот уход от дел я запомнил на всю жизнь. Квартира, счет — это то, что нужно. А подарок мне моего же «Кайена» — просто издевка, потому что Броня не может не знать, что я его продал.

Я пытался понять, как он узнал, где я остановился, но в голову не приходило ничего путного. Были мысли, которые тревожили меня гораздо больше. Например, как объяснять сейчас Костомарову причину своих телесных повреждений. Прикинув, что врать не получится — я слишком слаб для этого, я стоически перенес все зондирования, перевязки, зашивания и уколы, и только когда замер на кровати, уже обдумывая побег, решил говорить правду.

Костомаров качал головой, пытливо рассматривал мои глаза, и только когда убедился в том, что мне действительно невозможно находиться в больнице, проводил через запасный ход на улицу.

— Вообще-то полежать бы тебе с недельку, — сказал он, придерживая дверь.

— Ты уже сегодня увидишь человека с пучком волос на затылке. Он явится к тебе в гости и будет расспрашивать о больном, очень похожем на меня. Так что какая уж тут неделька…

— Губа у тебя в порядке, просто рассечение. Сотрясения вроде нет. Но руку ты себе вскрыл изумительно, — похвалил Костомаров мои хирургические способности. — И еще, Артур… Я обязан сообщить в райотдел…

— Можешь потерпеть всего один час?

— Час — могу.

На том и расстались. Я до сих пор вспоминаю этого человека с теплом в сердце, но говорить о нем дальше не имеет смысла, поскольку я уже приближался к церкви отца Александра. Не увидев в церковном дворе ни единого прихожанина, не встретив ни одного прислужника, я похвалил судьбу за подарок и направился к покоям священника. Перед самым крыльцом мне вдруг очень захотелось увидеть Христа. Я глубоко неверующий человек, крест на моей шее скорее дань традициям, чем внутренним убеждениям, но за минувшую неделю я испытал столько, что впору подумать о покровителе. Спустившись с крыльца, я обогнул угол и оказался перед входом. Неумело наложив здоровой рукой крестное знамение, я зашел и сразу погрузился в какую-то давящую сознание тишину. Вокруг меня царствовал вакуум. Лики на стенах, мерцающие огоньки лампад, и вокруг — ни одной живой души. Не у кого даже спросить, кого из святых просить за скорейшее заживление ран. Побродив по гремящему тишиной храму, я вышел и снова направился к крыльцу…

Нельзя сказать, что отец Александр не удивился, увидев меня в одежде Костомарова и перевязанного, но держался он тем не менее мужественно. Потерев висок, он схватил меня за руку и повел наверх. Вскоре я оказался в знакомой комнате, в знакомом кресле.

— Лида! — громко позвал он, и я услышал топот спешащих на зов ножек…

Увидев меня, девушка вскрикнула и закрыла рот обеими ладонями.

— Все в порядке, — утешил я, и священник, поддерживая мой порыв, закивал. У него есть замечательное снадобье, его рецепт хранит церковь. И он поможет мне…

На самом деле мне не очень хотелось, чтобы он помогал мне какими-то снадобьями. Один раз обжегшись на молоке, потом всю жизнь дуешь на холодную воду. Едва я слышу «снадобье», я сразу вспоминаю мухоморы, а не живую воду.

Пока я рассказывал, заметил, каким резким взглядом Лида смотрит на отца. Кажется, она не может простить ему историю с моим опаиванием и коллективным чтением книги Иоанна.

Мне пришлось снова пережить ужас сегодняшнего дня, рассказав священнику обо всем, что со мной случилось. Единственное, что я упустил в своем подробном повествовании, был мой визит к бабке Евдокии. Мне почему-то не очень хотелось, чтобы священник знал, что в перерывах между визитами в храм божий я заглядываю к гадалкам. Лида плакала, святой отец хмурился и качал головой. Я же говорил и думал о том, что сейчас все закончится и мне придется заявить о главном. Самое неприятное заключалось в том, что я не знал, как на мое заявление отреагирует Лида. С батюшкой я бы договорился — нет такого бати, с которым нельзя решить любые вопросы. Когда наступил момент, когда нужно было ставить точку, я хрипло выдавил:

— Вот и вся история… Единственное, что теперь остается для меня тайной, это способ, посредством которого они узнали, что я здесь. Да, в поезде за мной следил один из мясников… Лютик этот… Но откуда Брониславу стало известно, что я сяду именно на этот поезд, а не на другой, не следующий, скажем, во Владивосток?

Священник встал и направился к бюро. Откинул крышку и вынул из нутра что-то очень похожее на магнитофон образца начала 90-х. Видимо, кассета была перемотана на начало, поскольку он сразу нажал кнопку…

Услышав льющийся с нее свой голос, я не удивился. В этом храме происходили и более удивительные вещи.

— Я решил записать все, о чем мы говорили, когда понял, что ты готов говорить правду, — объяснил свою шпионскую выходку папа Лиды. — Как видишь, разговор не с самого начала…

— Вот, значит, какие шторы мы тут раздвигали, — не удержался я от сарказма. Но больше мне понравилось, что мы перешли на «ты».

— И шторы тоже… Сейчас ты спросил, как они напали на твой след, Артур Иванович… Но послушай, что сам говоришь об этом.

Он отмотал часть пленки и снова включил воспроизведение.

«…На вокзале ко мне подошел майор. Странный тип… Весь мятый, неухоженный, хотя и выбрит… Проверил документы, спросил, куда еду, посмотрел и билет… В купе мне повезло — со мной следовали замученный жизнью инженер и бессловесная мама с ненадоедливым ребенком…»

— Теперь ты знаешь, как они узнали твой маршрут, — отключив магнитофон, сказал священник. — Они попросили знакомого милиционера сделать то, что не вызовет у тебя в Москве никаких подозрений. Должностное лицо, на то уполномоченное, проверило у тебя и документы, и билет. Осталось только узнать, не взбредет ли тебе в голову выйти на полпути. Но и тут задача решалась просто. Я прослушал пленку и понял, что всю дорогу в тамбуре курил человек хмурой наружности. Он был одет в серый свитер, и впоследствии им оказался один из людей твоего начальника… Он не выходил из тамбура, чтобы иметь возможность наблюдать за выходом пассажиров как на остановках, так и во время движения поезда. И сейчас ты говоришь, что он вышел вместе с тобой…