— И где эти верные люди теперь?

— Они погибли, — сухо ответила Надежда Владимировна.

— При каких обстоятельствах?

— При попытке перехода границы возле Уссурийска с целью побега в Харбин.

— Как вы выжили?

— Случайно.

— А можно поподробнее?

— Действительно — случайно. Меня успел схватить разъезд красных.

Кузин криво усмехнулся. Красных! А ты, значит, белая? Финкель же, молодец, продолжает ее раскручивать, пока тепленькая, вон, Кузя даже записывать не успевает!

— Почему же тогда вы не открылись и не сообщили, кто вы?

— А вы как думаете, что бы со мной сделали в 1923 году, узнав, что я великая княжна?

Ну, да, тут не поспоришь. Шлепнули бы без разговоров, да и все.

— Поэтому я сообщила, что я гражданская жена одного из офицеров Сибирской армии. Впрочем, тогда она, кажется, называлась уже Приморской. Я не помню.

«По долинам и по взгорьям…» начал напевать про себя Кузин. Недавно по радио передавали, армейский хор пел. Хорошая песня. Вот, пожалуйста, перед ним сидит живой осколок империи, тот, против кого воевали под Спасском и Волочаевкой, когда «разогнали атаманов и разгромили воевод».

— Ну, предположим, — Финкельштейн снова зашагал по кабинету, скрипя ремнями. Новые что ли получил? — А потом? Что вам мешало потом?

— Тот же страх. Как только я пробовала заикнуться о том, кто я такая — а был такой грех, признаю — меня избивали и сажали в карцер.

— И поэтому после каждой отсидки вы пытались вновь и вновь бежать из СССР?

— Совершенно верно. Я хотела добраться до родных, только и всего. Причем, я вовсе не уверена, что они бы меня приняли. Но все равно это лучше, чем каждый раз попадать в лагерь.

— Надежда Владимировна, без протокола, — Финкель незаметно подмигнул Кузину, ага, понял. — А как вы относитесь к женщине в Германии, объявившей себя Анастасией?

Иванова-Васильева пожала плечами.

— Никак не отношусь. Понятно же, что она самозванка.

— Это отчего же оно понятно?

Надежда Владимировна подняла на Финкеля свои серые глаза, заполненные болью.

— Оттого, что я видела, как умерла Настя.

Финкельштейн деликатно выдержал паузу, но продолжил. Ох, упорный!

— А почему же сейчас вы вдруг решились открыться, да причем настолько решились, что упорствуете даже под следствием в управлении госбезопасности, хотя я и не уверен, что вы до конца отдаете себе отчет, чем вам это грозит?

— Потому, что я поняла, что в одиночку мне не удастся покинуть пределы вашего государства.

— Вашего? — грозно переспросил Кузин.

— Вашего. Россия — моя, а власть — она ваша, меня увольте.

Понятно, 10-ая часть 58-ой просто про нее написана. Можно закрывать. Опять пойдете, Надежда Владимировна, по этапу. А ведь могла бы стать просто хорошей работницей, ведь могла бы? Признать советскую власть и всё, начать трудиться, как все. Хотя, нет, не смогла бы. Эти — они упорные. Вот для того мы тут и сидим, высокопарно подумал Кузин, аж самому неудобно стало от пафоса, ночей не спим, чтобы вот такие вот элементы вылавливать и от общества изолировать, как клопов или вшей. С другой стороны, ни на клопа, ни на вошь, подследственная похожа не была. Если уж быть до конца честным, то похожа она была на смертельно уставшую женщину, очень симпатичную, между прочим, и очень неухоженную. Может, и правда, стоило бы таких отпускать за границу? Пусть себе там живут, а? Нет, нельзя. Вон после гражданской войны их понавыпускали, буквально насильно отправляли, и чего добились? Теперь на Западе огромная антисоветская организация! Только кучу врагов вместе собрали. Нельзя, никак нельзя их отпускать. Попадет такая сероглазая к фашистам, начнет агитировать против советской власти, соберет вокруг себя армию монархистов и опять война? Подожди, ты что, Кузя, веришь, что она на самом деле дочь царя? Да ладно!

— Вы бы поосторожней с языком-то, гражданка подследственная, — сурово глядя на Иванову-Васильеву, сказал Кузин. — Нечего тут против народной власти агитировать!

Женщина пожала плечами. Финкель сделал страшное лицо, мол, погоди, дай дожать!

— Значит, — мягко продолжил он. — Поняв, что вам не удастся покинуть пределы СССР, вы решили создать преступную группу, которая помогла бы вам перейти границу?

— Почему же преступную?

— Не отвечать вопросом на вопрос! — теперь уже грозно крикнул Финкель. — Отвечать на поставленный вопрос!

Забавно прозвучало. Теперь уже Кузин хмыкнул.

— Да, если вы настаиваете, я хотела заручиться помощью добрых людей.

Кузин сообразил, что делать дальше.

— И с этой целью, вы, будучи на самом деле Марией Николаевной Романовой, выдали себя священнику Синайскому за Анастасию Николаевну Романову. Я вас правильно понял?

— Вы меня совершенно правильно поняли! — она усмехнулась.

Финкель одобрительно кивнул и вернулся в свой угол. Ничего, вдвоем они ее быстро на чистую воду выведут! Что, гражданочка королевна, издеваешься? Я тебе сейчас покажу!

— Что ж вы, Надежда Владимировна, на исповеди, получается, солгали? Грех ведь!

— Солгала. Правда, не на исповеди, а перед ней. Но я давно не исповедалась. Если вы приведете мне священника, я буду вам крайне признательна!

Кузин развел руками.

— Вы соображаете вообще, где вы находитесь? Это народный комиссариат внутренних дел, управление госбезопасности, а вы священника требуете!

— Требую? Вы меня не так поняли. Как я могу от вас чего-то требовать? Просто высказалась. Тем более, что священник никогда тайну исповеди не откроет, а так как это была не исповедь, то отец Иван сразу же принял деятельное участие в моей судьбе — сообщил обо мне верным прихожанам, стал собирать для меня деньги, нашел жилье. У меня, знаете ли, после Соловков никаких средств не было. То есть, вообще никаких. Ни туфли купить, а старые совсем прохудились, ни даже на еду, самую скромную, не хватало. Так что я сильно нуждалась, и отец Иван стал мне помогать.

— То есть, узнав о том, что вы дочь бывшего царя, он начал снабжать вас деньгами?

— Уверена, что он сделал бы точно то же самое для любого нуждающегося человека.

— А вот я в этом совсем не уверен.

Иванова-Васильева пожала плечами.

— Скажите, — вдруг снова подал голос со своего места Финкельштейн. — А что ж они вам такие дурацкие документы выправили? Ничего лучше не могли найти?

— Почему дурацкие? — удивилась Надежда Владимировна.

— Так сами посудите: это что ж за фамилия такая — Иванова да еще Васильева. Вы сами-то не чувствуете, что такое имя звучит комически?

— А какая разница? Я бы выбралась за границу, там бы вернула себе настоящее имя. Но вот, не успела.

— А кто вам документы делал?

— Я не помню. Отец Иван принес, а я не спрашивала.

— Ох, лукавите, госпожа царская дочка, лукавите! —