«Христовы невесты»: монахини и Реформация

Монахини столкнулись с Реформацией одними из первых. Призыв к освобождению основывался на том, что средневековая церковь вынуждала женщин и даже детей вести аскетический образ жизни, который, впрочем, мог быть и роскошным, но он в любом случае отвергал их женственность и отрицал их высокое положение в семье и обществе. Монахини не только не приносили пользу своим семьям, но и, ведя якобы духовную жизнь, оказывались абсолютно бесполезными для общества. Теоретически женщины, принявшие постриг, помогали обществу своими молитвами, но монахини не имели права выходить замуж, рожать детей и становиться хозяйками в благочестивых семьях[308]. Однако анализ степени, в которой женщины эпохи Реформации радостно приветствовали свободу выходить замуж и рожать детей, показывает довольно сложную картину. Как отмечала Мерри Визнер-Хэнкс, протестантизм, выдвигая на первый план брак и семью, в то же время приковывал женщин к дому, тем самым лишая их возможности участвовать в духовном развитии общества[309]. Протестантская семья необязательно предоставляла женщинам возможность реализации своих физических влечений, пусть даже в праведном браке, но создавала иной, но столь же строгий набор обязанностей и предписаний, которые делали женщину не более свободной, чем она была в монастыре. Религиозные споры и дискуссии, особенно в городской среде, оставались исключительно мужским делом, к которому женщин, как правило, не допускали[310]. Поэтому женские голоса просто не учитывались. Религиозная общинная жизнь женщин необязательно представляла собой наложение обетов целомудрия и послушания на не склонных к ним послушниц, а скорее предоставляла возможности осознания и выражения женщинами своей физической и духовной идентичности. Проанализировав жизнь горожанок и монахинь в Мюнхене после Тридентского собора, Ульрике Штрассер высказала сходное соображение: «Живучий освободительный потенциал католического идеала девственности… предоставлял женщинам возможность использовать монастырское пространство и свои девственные тела по собственному усмотрению»[311].

По мнению Эми Леонард, смиренная и аскетическая монастырская жизнь предоставляла монахиням возможность самоутверждения[312]. Когда в Страсбургские обители пришел приказ о закрытии, в городе находилось около двухсот монахинь. Остались действующими всего три обители, потому что они уже прошли процесс внутренней реформации и обновления, по утверждению Леонард. Поэтому их обитательницы были лучше организованы и смогли воспротивиться требованиям совета и встать на путь новой жизни в реформированном городе. Эти женские монастыри смогли во многом сохранить прежний образ жизни и продолжить религиозную деятельность в стенах обители. Но в то же время послушницы смогли найти занятия и в городе, оказывая Страсбургу посильную помощь в качестве учительниц и наставниц, готовивших юных горожанок к будущей семейной жизни (образно их роль называлась «гвозди в стенах праведной семьи и домохозяйства). Жизнь в монастырях поддерживало не только уцелевшее поколение монахинь, но и новые члены общин, которых принимали из числа женщин и девушек, не собиравшихся выходить замуж[313].

Монастырские общины могли выработать высокоразвитое коллективное самосознание. В трудах рождалось четкое осознание монастырского сообщества, что в последние годы перед закрытием монастырей подвигло многих монахинь принять постриг. Некоторые были хорошо обеспеченными и вполне могли догадаться, что они будут больше контролировать свою жизнь в пределах монастыря, чем за его стенами. Монастырская жизнь создавала довольно специфическое женское самосознание, одновременно утвердительно-агрессивное и откровенно беспомощное. Монахини безусловно ценили и отстаивали свою автономность, но при необходимости были готовы доказывать, что, будучи женщинами, они интеллектуально слабы и поэтому не способны понять евангелическую теологию, а также молиться или править требы на немецком языке. Они скорее терпели, чем ценили еженедельные лютеранские проповеди, были готовы отказаться от своих привычек и утверждали, что готовы отказаться от традиционного католического причастия. Вдобавок монахини соглашались допускать в свои монастыри для совершения таинств священников-лютеран. Ведя подобный образ жизни, они не представляли угрозы для города. Доминиканские монахини составляли важную часть городского общества благодаря не только молитвам, но и заботам о бедных и нуждающихся, религиозному воспитанию и формированию такого образа жизни, который во многих отношениях отвечал запросам реформированных семьи и домохозяйства. В сравнении с религиозным противостоянием и богословской полемикой получило перевес участие в делах общины и общества.

Опыт монахинь-доминиканок из Страсбурга не дает общей картины действий, предпринятых лютеранами против иночества и монастырской жизни, но если бы мы могли опросить монахинь, переживших те бурные времена, то получили бы более полное представление о факторах, повлиявших на их решения и действия. Монахини были лучше готовы сопротивляться закрытию монастырей, чем их собратья-монахи[314]. На землях князя Эрнста Брауншвейгского мужские обители закрывались без протестов, но почти все монахини отказывались участвовать в Реформации. В Мёдингене лютеранские священники, проломив монастырскую стену, пытались убедить монахинь оставить обитель. Каритас Пиркхаймер, аббатиса монастыря в Нюрнберге, организовала печально известную защиту монастырской жизни в ответ на требование городского совета о закрытии обители и отказалась покидать монастырь до своей смерти. Члены Нюрнбергского городского совета попытались убедить Пиркхаймер и ее компаньонок покинуть монастырь и приказали, чтобы монахинь лишили служб католических священников и доступа к таинствам. Лютеранские же священники четыре раза в неделю проводили в стенах монастыря свои службы. Горожане насмехались над монахинями, бросали камни через стены монастыря и отказывались продавать послушницам еду. Три семьи насильно забрали своих дочерей из монастыря, «пропитанного тоской и болью, где вечернее богослужение проводилось в слезах». Но после конфискации земель религиозной общины совет разрешил оставшимся монахиням доживать там свои дни[315].