Я знал многих гадалок, ворожей, предсказателей будущего, выступавших на ярмарках и в луна-парках. Большинство из них жило хуже моего, но были среди них и свои звезды. В бульварных газетах ежедневно бросались в глаза объявления: психо-астролог Шиллер-Школьник — или графолог-хиромант Ян Шаржа-Дежбицкий — предсказывают будущее. Просили они за свои услуги недорого. Но ведь регулярные объявления влетают в копеечку — значит, гешефт давал свой навар.

Неплохо было бы этим заняться. Но сперва надо хорошо обмозговать. Техника ведь у всех одна и та же, но большинство едва сводит концы с концами, а у этих немногих — успех. В чем секрет? Я познакомился со всем, что было мне доступно в области астрологии, оккультизма, кабалистики, особенно со знаками Зодиака и влиянием конфигурации звезд на человеческие судьбы. Снова пришлось взяться за книги, будь они неладны…

Но ведь в книжке не найдешь отгадку, почему Шиллер-Школьник на этом деле делает гешефт, а другие едва держатся на поверхности? Как составить объявление так, чтобы читатель обратил на него внимание, не пробежал равнодушно мимо? Я понял, что любой гороскоп составить куда легче, чем это чертово объявление — я уже правильно сообразил, что именно в нем главная загвоздка. В объявлении Шиллера-Школьника был всегда портретик: сосредоточенное, излучающее энергию лицо, искусно намотанная чалма, а в ней брошь с крупным камнем, густые брови, жгучий взгляд. Ян Шаржа-Дежбицкий был знатным шляхтичем, и в его объявлениях красовался старинный родовой герб: ясновельможный пан изволят снисходить, приподымая тонкими аристократическими пальцами завесу твоего будущего…

Ну, а чем я могу ошарашить клиентуру? Поместить свою морду с крючковатым носищем и оттопыренными ушами? Любуйтесь, мол, вот Вольф Мессинг с Горы Кальвария… Стоп! А ведь “Гора Кальвария” — это совсем неплохо. Священный город, праведники, паломники, густой мистический соус. А если вот так: раввин Вольф Мессинг с Горы Кальвария предсказывает, угадывает — и так далее?

Я снял комнату на улице Новолипки в еврейском квартале Варшавы, нанял старичка-пенсионера для переписки, заказал в типографии варианты гороскопов и начал давать объявления, которые вы сами читали — и, заметьте, очень хорошо запомнили! Колесо закрутилось. Начали поступать письма. “Достопочтенный пан Раввин, помогите, не знаю, как быть…” Люди просили совета по делам любви, семейного счастья, имущественных отношений. Даже хотели, чтобы я угадывал для них счастливые номера лотерейных билетов! Это я-то, человек, который на четвертом десятке не сумел еще наладить свою собственную жизнь, был горьким кабцаном, никому не нужным бобылем… О, если бы я умел угадывать номера лотерейных билетов, которые выигрывают! Я показал бы тогда всем, как жить! Пока же я ходил в соседний ларек и обменивал на злоты почтовые марки, приложенные к письмам.

Лотерея не лотерея, а я, кажется, впервые поставил на хорошего коня. Письма поступали регулярно, я смог снять отдельную квартиру, стал даже ездить отдыхать в еврейский пансион в Сродборове под Варшавой. Я уже стал кем-то: стоило назвать свое имя и фамилию, как люди сразу величали меня раввином и заискивающе улыбались. Когда я приезжал в наше штетеле на праздники к отцу, которому, конечно, помогал деньгами, то даже наши евреи стали ко мне относиться с уважением, приглашали в гости, спрашивали совета. Местные польские интеллигенты — ксендз, директор школы, аптекарь охотно со мной беседовал и, даже на политические темы. Я стал хорошо одеваться, посещать лучшие рестораны, ездить на извозчиках. Вокруг меня стали увиваться шахдены, предлагая заманчивые партии: девиц из обедневших семейств, состоятельных вдовушек, соблазнительных разведенных красоток. Но я уже привык к холостяцкой жизни и в ближайшем будущем жениться не собирался. Не возьму греха на душу: несколько лет мне жилось хорошо, никаких забот.

Вот, говорят, что в Польше царил антисемитизм. Оно так, наверное, и было, но я этого никогда не чувствовал. Кордонки помогли мне начать новую жизнь. Я ездил к ним в деревню, когда они состарились. Там меня принимали как члена семьи. И во всей деревне ко мне никто плохо не относился, хотя моя национальность написана на моем лице. Да я ее и не думал никогда скрывать. Я старался ничем не выделяться, всегда жил своим трудом, развлекал людей, предоставлял им иллюзии, — а ведь в этом нуждается каждый…»

Не приходится сомневаться, что всё изложенное выше — плод творческой фантазии Шенфельда. Единственное, что здесь верно относительно Мессинга, это, скорее всего, то, что импресарио Мессинга действительно звали Кобак. Но эту деталь Шенфельд наверняка почерпнул из мемуаров Мессинга. Имена великих ясновидцев частью были взяты Шенфельдом из общедоступных источников, а частью просто придуманы.

Даже если на мгновение принять на веру версию Шенфельда о том, что они вместе с Мессингом сидели в ташкентской тюрьме, то и тогда кажется совершенно невероятным, чтобы он так подробно запомнил разговоры с телепатом, что сорок с лишним лет спустя смог воспроизвести их разговоры в виде пространных диалогов с множеством названий и фамилий. То, что Шенфельд в тюрьме вел дневник, представляется невероятным. А если бы все-таки вел, то не преминул бы сослаться на него в своей документальной повести. Однако Шенфельд ссылается лишь на собственную память. Впрочем, можно допустить, что никаких разговоров с артистом Шенфельд вообще не вел, а целиком их выдумал, отталкиваясь от прочитанных им позже мемуаров Мессинга.

Совершенно непонятно, зачем было Мессингу признаваться в обмане зрителей случайному сокамернику, даже если маг всерьез опасался, что из тюрьмы уже не выйдет. Можно спорить о том, насколько сильно верующим человеком был Мессинг, но одно не вызывает сомнений: он был верующим иудеем, а не христианином, и понятие христианского покаяния было ему чуждо. Тем более сомнительными кажутся признания Вольфа Григорьевича в том, что ассистентки подсказывали ему с помощью заранее обговоренных слов, что именно и где надо искать. Ведь в мемуарах Мессинг подробно описал метод кодовых слов и категорически заявил, что никогда этим методом не пользовался. Очевидно, Шенфельд просто хотел представить Мессинга лжецом.

Что забавно, Шенфельд приписывает Мессингу нелюбовь к книгам. Однако московские друзья Вольфа Григорьевича свидетельствуют, что он много читал, особенно книги по психологии, детективы, фантастику и книги о животных. Да и сам Мессинг в мемуарах отмечает, что в его квартире «несколько сотен любимых книг». Характерно, что Шенфельд заставляет Мессинга признаваться в том, что, помимо идеомоторных способностей, он использовал банальный обман зрителей, с помощью кодовых слов, обозначающих различные предметы. Мессинг в мемуарах приводит примеры использования артистами метода кодовых слов, однако при этом категорически заявил, что он такими методами никогда не пользовался.

Вот как запомнилось Игнатию Шенфельду, тогда гимназисту третьего класса, выступление Мессинга во Львове в 1928 году: «На подмостках суетился человечек с торчащим крючком носом и лохматой головой; взгляд у него был пронзительный. Голос был скрипуч, а речь хотя и невнятна, но повелительна. В своем темном костюме он был удивительно похож на нашего преподавателя математики по прозвищу Галка. Не все его номера захватывали юных зрителей, но были и интересные. Вот он хватает кого-то за руку, стремится из зала и находит в уборной спрятанную шапку. Браво! Браво! Но Антек Мерский и Метек Барщ, два наших озорника, перемигнулись — и когда один из них в присутствии ассистентки спрятал в коридоре перчатку, другой ее тут же потихоньку перепрятал. Напрасно метался озадаченный телепат, выкрикивая свои заклинания! В конце концов он сник и плаксиво пожаловался, что кто-то в зале хулиганит и не дает ему сосредоточиться».