– Немедленно пришли сюда герцога Кларенсского.

Даже Георг не смел ослушаться такого приказа. Он вошел, поклонился с некоторым высокомерием своему брату и бросил злой взгляд на Джейн.

– Вижу, ты уже при деле – разносишь сплетни… – пробормотал он.

Джейн в ужасе переводила взгляд с одного разъяренного брата на другого. Сейчас между ними особенно было заметно сходство. Лица у одного и у другого побагровели и исказились от гнева.

– С каких это пор ты стал решать, кого следует заключать в Тауэр? – потребовал ответа Эдуард.

– Тауэр – это место для предателей, брат.

– Тот, кто предал меня, вполне может быть другом для тебя.

– Эта гнусная шлюха распускала сплетни обо мне! – завизжал Георг. – Я сказал: в Тауэр ее! И я не шутил!

– Запомни, что ты не вправе отдавать подобные распоряжения. – Эдуард поднял свой сжатый кулак, словно хотел ударить брата. – Может, возьмешь у меня корону и будешь носить ее сам?

– Ты окружил себя этими наглыми бесстыдницами, – сказал Георг. – Ты окружил себя теми, кто следит за моей личной жизнью. Говорю тебе, что не потерплю этого!

– Ты будешь жалеть о том, что сделал сегодня, до тех пор, пока кровь течет в твоих жилах. Брат, запомни этот урок.

Многое мне пришлось пережить из-за тебя, но мое терпение истощилось. Если у тебя есть на что жаловаться, пожалуйся мне. Если кто-то провинился, то пусть его вначале осудят, а потом заточат в тюрьму.

– Разве в правилах Вашей светлости судить всех тех, кого вы посылаете в тюрьму? – ухмыльнулся Георг.

Рука Эдуарда легла на рукоять шпаги. Он сказал медленно:

– Будь осторожен, Георг. Я твой король, не забывай этого. – Его ярость внезапно прорвалась – и ругательства посыпались одно за другим: – Ей-богу! Если хочешь сохранить свою голову на плечах, берегись!

Джейн прижалась к задрапированной стене, подавленная и потрясенная. Никогда она не видела такой ненависти, какая появилась на лице у герцога Кларенсского. Она знала, что если бы Георг мог без риска тут же на месте убить короля, он бы сделал это.

– Убирайся! – закричал Эдуард. – Пока я не причинил тебе вреда, убирайся!

– С готовностью, – сказал Георг. – И хотя ты мой старший брат и король и потому я обязан подчиняться тебе, не думай, что я потерплю такую наглость от твоих шлюх и от их девок-служанок.

– Замолчи! Ты сейчас же распорядишься, чтобы отпустили эту женщину. И сделай это побыстрее, а то, ей-богу, я отправлю тебя в Тауэр на ее место.

Георг бросил на брата полный ненависти взгляд, затем насмешливо поклонился и вышел. Эдуард секунду-другую глядел ему вслед, а потом обернулся к Джейн. Она увидела, что гнев сошел с его лица, и поняла, что эта сцена его ужасно расстроила.

– Джейн… – проговорил он тихо и, когда она подошла к нему, обнял ее. Этим жестом он словно защищал ее от чего-то. – Ты ведь любишь меня, Джейн? – продолжил он.

Она кивнула головой, и он погладил ее по волосам.

– Это хорошо. Ты сейчас была свидетельницей отвратительной сцены. Мой брат хочет убить меня… Таково проклятие королевской власти. Но если у человека есть кто-то, кто любит его так, как ты меня, он, наверное, должен быть благодарен.

– Эдуард, боюсь, что это я своим вмешательством причинила тебе такую боль.

– Нет. Не печалься об этом. Ненависть медленно накапливалась в Георге. И вот она вылилась наружу. Лучше знать, что кто-то затаил на тебя злобу, чем, не зная, столкнуться с ней в чрезвычайных обстоятельствах. Бывают времена, когда Георг приводит меня в отчаяние. Он всегда был трудным ребенком – тщеславным, самодовольным, напыщенным. Иногда я говорю: «Бедный Георг!» Он бедный потому, что пытается достичь невозможного. Джейн, бывают времена, когда ты думаешь, что я жесток. Нет, не отрицай этого. Пусть между нами не будет лжи. Разве я не вижу, что временами ты ужасно огорчена? Знай, Джейн, – я живу как на вулкане. Я рискую больше всех. И ты, пребывая рядом со мной, тоже в опасности. Он мой брат, но я должен ненавидеть его. А я не могу ненавидеть его. Джейн, ты знаешь, что бы я сделал, будь я умным человеком?

Она покачала головой, а он прильнул к ее уху и прошептал:

– Я бы нанял людей… готовых сделать то, о чем их просят за плату. И назавтра мой брат был бы найден мертвым в водах Темзы…

– О нет, Эдуард! Нет… Это не выход.

– Я уже потерял однажды свою корону из-за своей мягкости. Ты же не пожелаешь мне снова пережить это? Месяцы изгнания! Ты не можешь себе представить, как я страдал! Король… и не король! Моя королева – в приюте. Мой сын, наследник английской короны, рожден был там даже без тех удобств, которые имеет при рождении сын простого торговца. Горький, очень горький опыт! Он и тогда уже был мне врагом… мой несносный братец. Но я простил его, потому что он мой брат. Я помню его мальчиком с сияющими глазами – мальчиком, у которого не было этих порожденных пьянством фантазий о том, что он станет королем Англии.

– Эдуард, – сказала Джейн серьезно, – я верю, что ты не сделаешь ничего такого, из-за чего тебя бы терзали угрызения совести.

Он нежно поцеловал ее.

– Помни, я живу в постоянной опасности, и эту опасность мне приходится разделять с теми, кого я люблю. – Выражение его лица стало жестким. – Джейн, не вмешивайся не в свои дела. Держись от них подальше, чтобы я мог приходить к тебе и находить отдых и покой. Сейчас я пошлю посыльного в Тауэр, чтобы он выяснил, отпущена ли наша милая Кейт. Но если она не освобождена…

– Что тогда, Эдуард?

– Тогда Георг почувствует мою силу. И впредь моему брату придется быть осмотрительнее.

* * *

У Эдуарда была новая любовница, которой он восхищался. Он отказался от прочих легких увлечений. Но не от Джейн Шор – она была так же постоянна, как сама королева. И неудивительно. Она была самым веселым, самым остроумным и самым благожелательным человеком при дворе. Правда, она могла вспылить, но причиной ее негодования чаще всего была несправедливость к другим людям, но не к ней самой.

Джейн горько плакала, лежа на кровати за опущенным пологом. «Он вернется, – говорила она себе. – Он возвращался прежде и вернется вновь». Теперь, когда она проводила ночи в одиночестве, ей снились тревожные сны. В них постоянно фигурировал Гастингс. Ей пришлось попросить Кейт постелить себе на полу у ее кровати, так как она боялась оставаться одна.

Это были печальные дни, а по ночам она лежала без сна, прислушиваясь к глубокому дыханию Кейт, и чувство раскаяния переполняло ее, когда она вспоминала прежние дни на Ломбардной улице; потом она молилась о прощении грехов – правда, до тех пор, пока не начинала смеяться над собой: только у покинутой женщины есть время для раскаяния. Когда Эдуард вернется, она будет беззаботна, как прежде.