– Ну-у, трогай, милая!

Когда капитан с опекуншей удалились, профессор Артюхов ухмыльнулся:

– Похоже, первую помощь на передовой оказывают своевременно.

– И в полной мере, – зло добавил Никольский. – Спирт – лекарство от всего.

Оказалось, что злость младшего лейтенанта вызвана вовсе не опьянением раненого в бою человека, а тем обстоятельством, что тот упомянул фамилию Фитисова. Что ни говори, а этого безвестного Фитисова особист страх как недолюбливал! Почему именно, он откровенно объяснил по дороге:

– Меня их соединение курировать поставили. Ну, я, как водится, добросовестно взялся за дело – уж не и знаю, за что он меня невзлюбил, этот Фитисов. Долг каждого командира Красной Армии – оказывать содействие органам, а этот – наоборот… Правильно его капитан шельмой назвал… Шутки надо мной шутить взялся: то в вещмешок целый выводок лягушек засунет, мол, они завелись из-за того, что я портянки не стираю, то небылицы про меня сочиняет всякие, то прозвища гадостные придумывает. А раз ночью взял и покрасил мне каблуки сапог серебрянкой. Совсем распоясался!

– А это зачем ещё? – поправляя очки, удивился Артюхов.

– Присказка у меня такая есть… Только пятки засверкают… Вернее, была, – горько вздохнул Никольский.

Герман не выдержал и улыбнулся, а Никольский ещё больше насупился:

– Я на него пожаловался начальнику своего отдела, а тот мне: так, мол, и так, сами налаживайте отношения с курируемым контингентом. А ты попробуй, с Фитилём наладь! Фитиль – так его моряки промеж собой зовут…

Стрельба в городе постепенно нарастала. Никольский, прервал свой рассказ, прислушался, и сказал:

– Вроде в районе вокзала бой идёт. Как же они уже близко, суки… Дальше осторожно пойдём…

Сказал, но не сделал! А зря: стоило особисту завернуть за угол, как на него тут же налетела и чуть не сбила с ног громадная, покрасневшая и запыхавшаяся от бега тётка, влекущая за руки двоих детей – мальчика и девочку.

– Вы, мабуть, з пристанi? – тяжело дыша, воскликнула тётка. – Скажiть, будь ласка, а що, пароплави ще не втекли геть? [83]

– Втеклы, солнышко, втеклы! – удручённо сказал Артюхов. – Где ж вы ходите…

– От лишенько! – расстроилась женщина. – Що ж менi тепер з цiею малечею робити?! А все через тебе, харцизяка![84]

Она отвесила подзатыльник мальчишке. Тот в ответ вырвал руку и, отскочив в сторону, выдал на чистом русском:

– Не трогайте меня, тётя Малашка, я не харцызякал, я нашим помогал! И вообще: не хочу бежать как трус, другие пионеры сражаются с врагом, и я хочу! Мне уже целых двенадцать лет!

– Оце така менi вдяка[85], – захныкала женщина и, недолго думая, обширным задом села прямо на пыльную землю.

– О чём же вы раньше думали, гражданка? – строго спросил Никольский, подавая женщине руку и помогая встать. – У самой двое детей, а она по воюющему городу разгуливает, где ведутся уличные бои.

– Та хиба ж це моi дiти? – толстуха подняла на особиста заплаканное лицо. – Зиночку я в руiнах знайшла… Одна-однiсенька, вона так жалiбно нявчила, наче кошенятко. Як можна було кинути? А цей божевiльний хлопчисько Ивасик – синок господарки той хатини, де я мала жити. Його мати бомбою вбило[86]…

– А отец на фронте воюет, под Москвой! – сказал мальчик. – Только никакой я не Ивасик, а Иван Фёдорович. И за мать должен фашистам отомстить.

– Куда вы теперь? – тяжело спросил Герман.

– Вернёмся туда, откуда вылезли – в щель[87], – твёрдо заявил малолетний Иван Фёдорович.

– Повбивають нас! – обречённо сказала толстуха.

– Не повбивают, – возразил мальчик. – Моряки не допустят. Вот увидите, тётя Малашка, они ни на шаг не отступят с позиций, а значит, и нас защитят.

В изумлении Артюхов закачал головой как китайский болванчик, а Герман поинтересовался:

– Это которые же моряки – не из бригады ли полковника Батракова?

Мальчик немедленно напрягся и, прищурившись, спросил:

– А вам на что, дяденька? Вы, часом, не шпион?

– Дяденька – никакой не шпион, а самый взаправдашний профессор, – со смехом сказал Никольский. – Или ты мне тоже не веришь?

Мальчик окинул младшего лейтенанта взглядом, и выдавил:

– Вам – верю, а дяденька-профессор, честное слово, на шпиона похож…

У Крыжановского заныло сердце – ощущение появилось такое, будто всё это однажды уже было с ним – явственно представилось, как сейчас толстая украинка начнёт уговаривать взять на попечение мальчишку…

– Хватит! – вскричал он в сердцах. – Гражданка, немедленно ступайте с детьми на пристань и ждите парома. А ты, Иван, не вздумай артачиться, а то мигом под арест пойдёшь… Двенадцать лет уже, значит, взрослый, и должен понимать, что такое законы военного времени...

Мальчик подобрался весь, поджал губы – видно, хотел возразить, но так и не решился, позволил женщине увести себя. Крыжановский кивнул побуждающе спутникам, и группа, не оглядываясь, продолжила путь.

До позиций, занимаемых бригадой Батракова, добрались быстро. Там группу уже ждали – сердитый подполковник, оказавшийся начальником разведки соединения, встретил их и провёл прямо в штабной блиндаж. Внутри помещение разительно напоминало памятный сарай особого отдела, пусть не размерами, но видом – точно: такая же темень, озаряемая лишь ничтожным светом «летучей мыши», и такой же, занавешенный одеялами, угол. Кислый портяночный дух, само собой, здесь тоже наличествовал. Вот только деятельность присутствующих имела иной, отличный от «многотрудных» забот майора госбезопасности Градова, характер. За одеялами в углу кто-то спал, о чём свидетельствовал доносящийся оттуда мощный храп. Над самодельным дощатым столом сычами нависли трое офицеров. Молча и угрюмо они рассматривали большую потёртую карту, не обращая внимания на вошедших. Один из офицеров, усталый, с землистым лицом и провалившимися глазами, в сердцах швырнул на карту циркуль, и произнёс: