Дошло до того, что от коротких юбок, с помощью которых я довольно долго демонстрировала свои красивые, как мне казалось, ноги, я отказалась за полной их непродуктивностью. Всё как раз было строго наоборот, к такому заключению я пришла уже на излёте мечтаний о своём женском будущем. Ноги — мешали. Мои длинные конечности, притягивая к себе неотрывные мужские взгляды, принуждали их видеть лицо уже в несколько ином ракурсе, остаточным зрением, не безошибочным, сбитым с нужного прицела. И осознавая это, я уже не была уверена, что слова, которые произношу, если и долетают до головы, то становятся важными для тех, кому адресованы. Таким образом, взаимное оглупление начиналось уже на раннем этапе, и это не могло привести ни к чему хорошему. Господи, спасибо тебе, что, идя в гости к Рыбе, я уже и думать забыла о всех своих бывших мини. Уже потом, помню, Герка смешно рассказывал мне, как увидал меня, всю целиком, лишь после того, как вволю насладился гуляющим сам по себе подвижным кончиком моего носа. После этого взгляд его на какое-то время приковала к себе моя идиотская афрокопна, с которой я так и не смогла сладить, чтобы выглядеть более-менее прилично. И только к самому финалу визуального знакомства ему удалось разом охватить меня глазами, после чего он пришёл уже совсем в полное замешательство. Сказал ещё, что нёс потом всякую хрень исключительно от смущения — «чушь, потребную для этих людей, но недостойную тебя, хотя ты не смутилась, а вместо этого ломовейшее название для этой идиотской похлёбки изобрела — „Рогатый ангел“. Именно в тот момент я и съехал крышей окончательно, влюбился, как пацан, оттого меня и потом ещё тащило неостановимо, чтобы уж если не мытьём тебя завоевать, так хотя б этим одноразовым ка́таньем…»

Рыба, в этом надо отдать ей должное, нашла меня сама. Это случилось месяца за три до того знакового вечера в пентхаусе на Остоженке. Я как раз заканчивала последние оформительские дела по суши-бару, что открывался там же, у неё в переулке. Она проезжала мимо и решила сунуть нос. У неё вообще нюх, и это тоже нельзя не признать: как будто в тело её врощен некий добавочный орган, который отсутствует у нормальных людей, но это никак не связано с носом. Тут всё гораздо сложней, и, скорей всего, это как-то соединяется с талантом делать деньги и одновременно подавлять людскую волю. А это уже значит, что так или иначе работает дух, сама натура, при том, что душа, вероятно, надёжно отключена, и контакт с ней происходит у таких могучих дам лишь в известные минуты женской слабости. Если они вообще случаются — я не про «минуты», я про слабость. Знаете, меня всегда ужасно интересовало, как подобные Музе Палне женщины, уже нарастившие немалый опыт хозяев жизни, ведут себя в постели с мужиками. И кем при этом мужчина должен быть? Допущенным по необходимости? Таким же хозяином? Обезличенным наймитом? Или просто иметь инструмент, надёжно отметающий смысл перебирать прочие варианты? И такое его наличие вполне уймёт Рыбью амбицию? И что там вообще с любовью, если вернуть этому слову изначальный резон: это у них как, каким способом происходит — кто сверху и что взамен?

Сначала охранник всё осмотрел внутри, только после этого зашла она сама. Зыркнула глазами от угла до угла и всё, кажется, поняла. Я имею в виду, про меня. И сделала предложение, уже насчёт своей будущей сети не для всех. А я даже зарплатой не поинтересовалась, согласилась: хотя бы уже потому, что не умею отказывать людям, вы и сами уже более-менее в курсе относительно этого, к сожалению, присущего мне качества.

За пару дней до нашей встречи с Герой я практически завершила дизайн-проект первой по счёту «точки не для всех», место для которой Рыба пробила в Кривоколенном переулке, недалеко от «Петровича». Сказала, изобразив на лице неприятную ухмылку:

— Пусть узнают теперь господа дерьмократы, чем их подвальный винегрет отличается от мяса игуаны на рёбрышках. Глядишь, перебегут как миленькие, деньги-то у них какие-никакие водятся, только они признаваться в этом не хотят. Они же меченые, я их всех за версту чую, вижу, как у них бабло в глазах отражается, как в ушах резинкой щёлкает, аж эхом по карману отдаётся. Вот и злятся на нас, и бесятся по разным подвалам, но только не за то, что мы такие, а что сами они таковыми стать не сумели, не дотукали головой своей слабой, как жизнь себе же переменить, чтоб с нормальными и сильными вровень сделаться. А лично я вот своих пристрастий не скрываю, жизнь короткая штука, и хочется успеть объяснить всем «этим», что они не правы, что только с нами можно по-настоящему делать дело и продвигать страну вперёд, без оглядки на прошлое и на любую инородную нашему народу мораль.

Помню, я тогда же решилась уточнить кое-что для себя и поинтересовалась:

— А «вы» — это кто, Муза Павловна? «С нами» — это с кем конкретно?

Не смутилась вопросу моему ничуть, хотя и ответила довольно неопределённо, без каких-либо имён вообще:

— Мы — это верхние люди, те, кто смотрит на окружающий мир сверху вниз и одним взглядом умеет охватить всю панораму сразу. Но мы такие не потому, что выше стоим или дороже стоим, а из-за того, что в нас есть реальная нужда. И такая надобность не обязательно только у нашего с тобой народа, она есть у всякого живого человека, вообще. Просто не все, кто понимает, любят в этом признаваться, даже если с этим и согласны. А кто не въезжает, тому и знать про нас не надо, им и так хорошо. Наша же цель — вбить в их тупые головы, что им хорошо именно с нами, а не с любыми паршивыми другими. Вот, собственно, и весь расклад. Ну а заведения типа моей сети — одна из тропинок к единству верхних, к укреплению их сообщества, к отделению от всякого ненужного балласта: это вроде депутатского значка, когда прицепишь к пиджаку, и сразу всем про всё понятно по всему маршруту — и чего вообще надо, в принципе, и где деньги лежат. — Тут она бросила на меня испытующий взгляд, прикидывая, наверное, насколько глубоко зашла она в своих откровениях. Но тут же исправилась, имея в виду свои же последние слова: — В хорошем смысле, разумеется, лежат, не в прямом.

— Я поняла, — вежливо ответила я, выслушав Рыбу, — но объясните мне, пожалуйста, Муза Павловна, для чего же непременно игуану убивать и к тому же отделять от неё рёбрышки, чтобы накормить членов такого симпатичного единства, которое думает о народе и желает ему добра? И сколько потребуется таких игуан, чтобы удовлетворить всю вашу сеть?

— Нашу, милочка, — поправила она меня, — нашу сеть. Ты в этом тоже пока ещё участвуешь, так что не слишком отделяй себя от нас. Я же тебя не просто так среди прочих выделила, ты мне сразу подошла, как только я поняла, какой у тебя точный глаз и невысокий жизненный запрос, — и улыбнулась. — Шучу.

— Извините, — пробормотала я, — оговорилась. Но просто интересно, на чём строится сам концепт?

— Ну, это совсем не так сложно, как тебе представляется, — пожала плечами Рыба, — кое-что я тебе уже пояснила. Но что-то, конечно, могу и добавить к сказанному. Игуана у нас кто?

— Не знаю, — растерялась я, — кажется, земноводное.

— Неверно, — ухмыльнулась Рыба, — пресмыкающееся. Хотя и земноводное с лёгкостью можно отнести к этому же классу. И любое другое существо заодно. И самого человека, по крайней мере многих из них. Как и наоборот.