— Понимаю, — соглашаюсь я, не вполне ещё просекая, к чему ведёт смотрящий, — я-то врубаюсь сам, но Паштет, такое дело, он с самого детства умный какой-то, не в меня, другой он, в принципе. Нет в нём отчаянности, нет боли за нашу профессию. Считать, прикидывать, планировать текущие и перспективные дела — это он нормально надрочился, тут слов нет. Как и наперёд видеть может, интуичить само развитие дела: куда, где, от кого…

— Ну и чего ж он не наинтуичил, чтоб вас за жопу не прихватили по 162-й, часть вторая? — усмехается Череп. — Это чтоб ему с дел ваших понадёжней соскочить? Для него, наверно, лучше кисель тут лагерный хлебать, он у тебя такой, что ли? А ты при нём и слова не скажи, жалеешь, поди, убогого?

Нет, не секу, всё же чувствую, выводит на цель, на свою какую-то, а куда конкретно, не догадываюсь. И тогда сам же предлагаю ему первым карты открыть, имея в виду, что мы с братом люди, на каких в любом хорошем деле можно надёжно положиться. Ну и добавляю сколько-то твёрдости, чтобы не злить, но было заметно. Говорю:

— Ты, Череп, беседуй, зачем звал, со мной можно напрямую, без прелюдий. На меня за всю мою жизнь ещё никто из братвы не обижался, а только наоборот, одни похвальные грамоты от корешей имел и благодарности в приказе по сообществу.

Это я так шучу ещё попутно, разминаю ему решимость, чтобы не передумал вовлечь нас с братом в доброе дело. Ну, вижу, решается, раз так, переходит излагать задачу. И растолковывает. А сидим с ним один на один, остальных всех убрал от нас рукой:

— Есть дело, Сохатый, но доверить могу только своему, такому, который не сдаст после под пыткой. Ты такой, я знаю, уже проверил. Ну и Паштет твой пригодится, для алиби-шмалиби, чтоб уж наверняка сошлось. А после как всё сделаешь как надо, к себе приближу, под личное крыло возьму. А откинусь когда, на своё место обществу отрекомендую, всё равно в законе тут я один, больше никого. Вот и скажи, почему не ты? Авторитет есть, знаю, а там, глядишь, коронуешься, уже совсем человеком станешь. И братану́ зелёный свет заодно сделаешь, не то он совсем тут книжками своими зачитается, какую-никакую квалификацию и ту потеряет. Глядишь, скоро до чушка́ съедет, тебе это надо?

— Не вопрос, — отвечаю, а сам едва сдерживаю ранее незнакомое мне чувство победителя жизни, — сделаем с Паштетом всё тики-тики. А чего надо-то?

Он нос небритой губой почёсывает в задумчивости, как бы убирая последние сомнения, и говорит:

— Паштет пускай на стрёме будет, но на видном месте, чтобы всякий его мог засечь, включая дубака, а сам ты в это время Химика-этого-Шмимика попишешь чуток, и все дела.

— В смысле, попишешь? — удивляюсь я. — Расписарить его, что ли?

— Ни то, ни другое, — поясняет смотрящий, — а просто вырежь ему глаз, любой, на своё усмотрение… а так, пусть живёт себе дальше, никто на жизнь его не покушается, просто есть мнение у верхних, — он задрал голову в небо, — что Лиахим этот чутка зазнался, живёт себе, понимаешь, не по правилам, никого и ничего не признаёт, а что ему предлагают, то не слушает и отвергает. К тому же воззваний настрочил хе́рову кучу, народ наш мутит, призывает к переделке понятных всем укладов. А сам-то обул этот народ так, что мама не горюй, и налог заодно позабыл внести в казну, которая нас с тобой, между прочим, даже тут греет, на зоне.

Не, я натурально удивляюсь, а не просто так. Уточняюсь:

— А для чего ему без глаза-то быть? Это ж ни то ни сё, это же просто типа ополовинить зрение, он же и с одной зенкой строчить дальше сможет, раз он такой последовательный враг народа. Может, тогда и второй у него до кучи вывинтить?

— Не надо, — не соглашается пахан, — это будет не просто назидательно, а окончательно уничижительно. Международные наблюдатели разволнуются выше нужного градуса. А это никому не надо, ни тебе, ни там. — Он снова глянул в обезличенную высь. — Я дам в помощь двух человечков, проверенных, своих, они сзади навалятся и вырубят, как момент подойдёт, обездвижат Химика, ну а ты ему в это же время операцию изъятия совершишь, усёк? И лучше, если он вообще не врубится, кто её провёл. Ну, а если чего, то пойди докажи, как говорится, кто был тут, а кто там. В смысле, кто из вас Паштет, а кто Сохатый, граждане заседатели.

— Ну ясное дело, — пожимаю плечами. — Non apparet — culpa nulla, — и дешифрую: — «Нет доказательств — нет вины». Пашка мой думал всегда, что я только и способен выучить про людей, кто кому волк. А не знал вот, что и эту его пословицу тайно от него одолел. Просто чисто по делу надо под рукой иметь.

— И ты туда же? — качает головой пахан. — Как брательник твой, умничать теперь будешь, вместо чтоб идти дело порешать?

— Я ж сказал, не вопрос, Череп. Всё сделаем, как просишь. Когда? — не теряюсь я, уже приятно обмысливая внутри себя многообещающие последствия экзекуции.

— Как в библиотеку намылится, — отвечает, — он туда частый ходок, видно, с цифрой сверяется, когда доносы-свои-шманосы антинародные сочиняет. Короче, будем его пасти, так что будь наготове́, парень, тебе дадут знать.

На том наша с ним встреча и закончилась. Я пошёл сообщать брату, чтобы помаленьку готовил себя к новой жизни наверху, но тоже при мне, как уже при самом верхнем, и выстраивал в голове план ухода от ответственности, используя нашу неотличимую уникальность. Не скрою, затея с самого начала не пришлась мне по душе, а уж о Пашке в этом смысле и думать не хотелось, пока я соображал, как ему лучше дело преподнести. Но сказал как есть, без утайки. И красиво расписал наше удвоенное новым положением будущее. И тут он меня страшно удивил. Честно говоря, в своей предварительной заготовке я накидал для нашего толкови́ща пару-тройку убедительных мотиваций, но, сочиняя, тут же представлял себе, как одна за другой они будут низвергнуты моим позитивным братом, после чего я заимею его окончательное несогласие и просто-напросто лишусь напарника, чтобы прикрыть жопу и с помощью хитроумной придумки уйти от наказания.

Говорит:

— Не вопрос, Петь, сделаем тики-тики. — И еще усилил эти слова, подобрав выражение, стопудово подпадающее под наш случай: — Quid erit quod est inevitabile, или «Чему быть, тому не миновать».

Вот так, сразу и наотмашь. А я-то, дурачок, напридумывал себе всякого, что самому стало противно раньше события. В общем, всё с самого начала пошло по заранее оговоренному плану. И так бы всё и шло до самого конца, до момента лишения Химика половины зрительского восприятия, но вмешались обстоятельства. Химик, как мы и ожидали, в отслеженное нами время зашёл в помещение библиотеки, что своей неказистого вида пристройкой примыкала к хозблоку, и культурно прикрыл за собой дверь. И оказался внутри один. Библиотекаря, из зэков, пахан распорядился загодя оттуда убрать, отвлекши на постороннее дело. Паштет, как тому и следовало быть, маячил на видном месте, привлекая нашим с ним неотличимым видом случайные взгляды дубаков. Мы, я и двое паханских подручных, притираясь к стенке хозблока и стараясь не привлечь ненужного внимания, проскользнули вслед за ним, неслышно прикрыв ту же дверь. Химик стоял у полки с книгами, задумчиво перебирая застеклённым взглядом средний ряд. Глазами своими, отгороженными от лица крупными очками с толстенными стёклами, он уже, наверно, прикидывал на бумаге очередной текст воззвания к народу, для чего теперь, скорей всего, подбирал необходимую справочную литературу, чтобы его подлая ложь сделалась ещё изысканней и неповторимей.