— Встаньте! Да что же это такое! — Я бросился ее поднимать. — Нина Петровна! Саша! Течулин!

Втроем нам удалось поднять ее и посадить на стул. Узелок развязался, в нем оказались нехитрые женские вещицы и металлическая кружка. Она покраснела до корней волос, схватила их, прижимая к груди, затем стыдливо отвернулась, торопливо увязала снова.

— В тюрьму, значит, собрались, Анастасия Семеновна? — буркнул я, когда мы снова остались одни.

— Не дело ему там сидеть. Я виновата во всем.

— В чем?

— Во всем.

— Вы стреляли?

— Это не главное.

— Судят за это.

— Значит, стреляла я.

— Анастасия Семеновна, доказательства, собранные следствием, свидетельствуют, что стрелял из ружья ваш муж. Он, естественно, и убийца.

— А я в суде скажу, чтобы меня судили. Я виноватая.

— Возможно, вы тоже виноваты в том, что произошло. Врать не стану, сам не знаю, как бы я поступил, случись увидеть то, что досталось Ивану Григорьевичу.

— Вот, — шмыгнула она носом. — Сами говорите. Мне и отвечать.

— За это не судят. Не знаю уж, к сожалению или к счастью.

— Мне в деревне не жить. И дети меня проклянут. А вешаться мне нельзя, Бог не велит. Я должна помочь.

— Кому?

— Освободите его! — опять взмолилась она. — Мне сказали, только вы можете.

— Кто же посоветовал?

— Все говорят. И в деревне, и в райкоме я была. Освободите.

— А в райкоме? У кого же?

— Да у всех почти. Там велели заявление писать, а я к вам так пришла. Чего мне писать? Вас увидела и все рассказала. А если надо что, напишу. Только продиктуйте.

— Вот, значит, как.

— Давайте листок. Диктуйте, — она прямо бросилась к столу. — Я на все готова.

— Да… — у меня не находилось слов.

— Вы не сомневайтесь. Я в суде не откажусь.

— Так, значит, в райкоме… — смотрел я в окошко. — Значит, велели заявление на мое имя написать.

— Да что же я, совсем дура! Не понимаю ничего? Я виновата во всем, а из-за меня другим страдать!

— А насчет убийства-то, где придумали?

— Что? — не поняла она.

— Сами догадались про ружье-то?

— Про ружье? Что стреляла?

Я хмуро кивнул.

— А кто меня учить будет? Некому. В деревне на меня теперь не глядят. Дом обходят. Я детишек отцу сунула. Он их вырастит. А сама в райком.

— А знаете, Анастасия Семеновна, что ваш муж тоже изменил свои показания?

— Какие показания? Про Савелия-то?

— Он ведь просится тоже ко мне с заявлением. Отказывается от первых своих слов.

— Как? Не пойму я!

— Он ведь тоже теперь заявляет, что Савелия убили вы выстрелом из ружья.

— Я?

— Вы.

— Я убила?

— Вы.

Лицо ее помертвело, из красного еще от слез превратилось в белое. Она схватилась обеими ладонями за щеки, стиснула лицо и незрячими глазами уставилась на меня.

— Сам сказал?

— Вы не договаривались? — вырвалось у меня, но я не пожалел.

— Значит, Ваня сам сказал… — она тихо заскулила по-собачьи, замотала головой, ткнулась лицом в колени. — Сам, вот и хорошо, вот и правильно, что сам сказал, а я на суде тоже подтвержу… Вот и все.

Вымолвила последние два слова, как черту подвела под сказанным, и замолчала, поджав губы. Лицо ее как-то сразу постарело, и слезы высохли сами собой. Она отвернулась в окно, потеряв ко мне интерес.

— Анастасия Семеновна! — окликнул я ее. — У вас все в порядке?

— Что? — не слышала она меня.

— Вы как-то?.. Все хорошо?

— Где меня забирать-то будут? В милицию идти, или тут? — она затеребила узелок.

— Погодите пока. Куда спешить-то? — мне было нисколько не смешно, впрочем, я и злости никакой не чувствовал. — Вот мужа увидите, тогда и решим.

— Как? Живого?

— Конечно. Привезут сейчас.

Он вошел в свой кабинет последним, когда двое приглашенных, уже изрядно устав поедать друг друга глазами, скучали, дожидаясь, как было приказано, за приставленным столиком.

Обычно заходили сюда к нему по одному, даже не встречаясь в коридоре, так же строго по времени покидали кабинет, а тут, видя друг друга впервые, они недоумевали, но сдерживались.

Его появления ждали, но он возник неожиданно; внезапно в стене за креслом бесшумно отворилась дверца, и явился он. В гражданском. Серый гладкий костюм. И рубашка бесцветная, телесная. Двое вытянулись, вскочив, чуть не ударившись под столиком коленками, но он усадил их властным движением руки:

— Готовы?

Они, как по команде, молча сверкнули глазами.

— Начнем с вас, — он кивнул тому, который был слева. — Главное и по существу, майор Грейч. Деталей не надо.

Не дослушав, перебил через семь-десять минут:

— Теперь интересно услышать ваше мнение, капитан Дрейч, — кивнул второму.

Второй закашлялся, полез за платком, выигрывая время; он не ожидал, что вот так скоро придет его очередь, до середины не добрался предыдущий докладчик, но главное ему удалось уловить. Оказывается, им была поставлена одна и та же задача. Вот почему они оба здесь. Первый тоже с недоумением начал слушать похожие аргументы второго. Тот, сориентировавшись, не повторял его ошибок, обходил слабые и уязвимые места предыдущего докладчика. Но и он не оказался большим выдумщиком и вскоре, смутившись, смолк.

— Что же мы имеем? — начал подводить итоги Веневицианов.

— Мало времени было, товарищ полковник, — пожаловался Грейч. — Незнакомый объект. Кто с ним работал?

— А у вас? — повернулся Веневицианов ко второму. — Есть другие объяснения?

Второй без лукавства пожал плечами:

— Объект прост. Это обескураживает. Если здесь скрыто главное его свойство, то следует обе наши версии соединить…

— Лучше я вам предложу новую модель, — остановил его Веневицианов. — Можно сказать, свою. Как?

Оба приготовились слушать.

— За что же вы собираетесь его убрать?

— Нарушение общественного порядка.

— За пьянку?

— Разве это не компромат?

— Ну почему же? Если ничего другого нет.

— И все?

— Нет. Позвольте. Если объект нуждается в серьезных обличительных… иллюстрациях, можно подобрать.