Она знала, что ее лицо стало такого же цвета, как ее волосы. Она много раз смотрела на себя в зеркало, когда писала на продажу свои портреты в обнаженном виде. И теперь знала, что он видит: завитки рыжих волос, розовые лепестки со слетка волнистыми, как у розы, краями, а между ними чувствительный бугорок— жемчужина женского естества.

Но картины — это картины, и когда она их создавала, у нее межу ног никогда не было так жарко и мокро. А сейчас на все это смотрит мужчина, этот великолепный завоеватель.

— Раздвинь ноги, дорогая.

Он запустил пальцы в рыжие завитки, и она вздрогнула, едва не поддавшись желанию лечь спиной на стол.

Ей было так жарко, будто внутри у нее горела печка.

Раздвинув розовые лепестки, он лизнул сначала один, потом другой. Она застонала. Неудивительно, что служанки говорили о совокуплении как о наслаждении. Отдавшись ощущениям, она закрыла глаза, откинулась назад и раздвинула бедра.

Но Джеймс вдруг дотронулся до ее локтя, и она приоткрыла глаза.

Он держал в руке l'occhio del diavolo!

— Тихо, Бренна. Я не сделаю тебе больно. Я хочу, чтобы ты увидела, как ты прекрасна.

Он говорил тихо и улыбался, а его глаза горели. Он намылил рыжие завитки.

Она нахмурилась, пытаясь догадаться, что он собирается делать. Следует ли ей сопротивляться или смириться?

А он взял кинжал и, немного оттянув кожу, сбрил клочок волос на лобке.

Бренна вскрикнула и моментально сдвинула ноги, сжав бедрами его руку.

— Какого черта вы делаете?

Он усмехнулся:

— Я же сказал, что нам нужны новые воспоминания, связанные с этим кинжалом.

Бренна нахмурилась. Может, ей вскочить и бежать вон из комнаты?

— Но вы не можете меня брить!

— Почему? Ты же меня побрила.

— Это совсем другое.

Не сводя с нее глаз, он дотронулся пальцем до чувствительного бугорка.

Она вздрогнула и задрожала.

Искуситель широко улыбнулся, показав во всей красе свои два передних зуба.

— Откройтесь мне, миледи. Клянусь всем, что есть на свете святого, тебе не будет больно. Тебе нечего бояться.

Ничего, кроме собственной реакции.

— Как такой негодяй, как вы, может клясться всем святым на свете? Что вы об этом знаете? — возразила она.

Нагнувшись, он поцеловал ее в то место, где сходились ее бедра, и просунул туда язык.

— Мне кое-что известно о том, чему поклоняются у этого алтаря, — заверил он.

Бренну внезапно пронзило такое желание, что из ее груди вырвался громкий стон.

Она опять раздвинула ноги.

Лезвие царапало кожу, которая горела. Побритые места стали такими чувствительными, что казалось, можно разлететься на куски от одного его прикосновения.

Он продолжал брить ее, а она боялась пошевелиться. Где-то глубоко еще гнездился страх, но адский огонь желания сжигал его напрочь. Лезвие было острым и холодным, но движения были уверенными и умелыми. Ни одного пореза.

Джеймс посмотрел на свою работу взглядом художника, завершившего свое творение. Стоя на коленях между ее ног, он удерживал бедра Бренны своими широкими плечами.

Ее жемчужина трепетала, но он к ней не прикасался, поэтому она приподняла бедра, будто приглашая его. Но он даже не обратил на это внимания, а лишь продолжил свою работу, освобождая ее естество от всего того, что мешало его взгляду.

А она еще никогда в жизни не чувствовала себя такой уязвимой — словно выставленной напоказ — и в то же время такой защищенной.

Он, очевидно, точно знал, что делает. Острое чувство ревности вдруг пронзило ее — неужели какая-то другая женщина наслаждалась таким пристальным вниманием?

Закончив работу, Джеймс посмотрел на нее так, будто она была не Бренна, дочь мятежника со шрамом на лице, а Венера, богиня любви.

Потом он смыл мыло и вытер выбритое место.

Он встал и понес ее на кровать. Она уже больше не боялась того, что произойдет между ними, она обняла его за шею и отдалась на волю его прикосновений. Мужчина, который с такой уверенностью держит лезвие, наверняка может контролировать свою плоть и не причинит ей вреда.

— В первый раз тебе может быть немного больно, дорогая, — прошептал он ей на ухо, опустив на кровать. — Не сильно, и я не пошевелюсь до тех пор, пока ты не будешь готова.

Бренна уже чувствовала себя готовой, но ничего не сказала.

Его рука скользнула по ее телу от шеи до живота. Сердце затрепетало, но ей хотелось еще большего. Хотелось, чтобы он дотронулся до кожи на лобке, почувствовать, как его мозолистые пальцы раздвигают нежные лепестки ее естества и касаются той жемчужины желания, которая уже дрожала и горела.

Она немного поменяла положение бедер, пытаясь направить его руку. Он сдвинул руку ниже, но недостаточно.

Она повторила движение, и его рука опустилась еще на один дюйм.

Она не понимала, что происходит.

— Милорд, прошу вас…

Он нагнулся и поцеловал ее в губы. Потом его язык проник внутрь рта. То, что она ощутила, полностью лишило ее разума. Она выгнула спину, он просунул пальцы между складками кожи. Она выдохнула и опустилась на матрас.

— Ты такая влажная и скользкая, — прошептал Джеймс, устраиваясь сверху.

Бренна почувствовала, что его плоть готова войти в нее, и, раздвинув ноги, приподняла бедра навстречу ему.

Он вошел в нее медленно и осторожно, потом остановился и, поцеловав ее в лоб, спросил:

— Все в порядке?

Ей хотелось растаять и вобрать его в себя целиком. Она приготовилась к боли, а ее не было, Она просто немного напряглась.

— Все чудесно, — выдохнула она. В се картинах, поняла она, отсутствовал элемент страсти. В своих будущих работах она исправит этот существенный недостаток.

Между тем он начал двигать бедрами, чтобы войти глубже. Она вскрикнула, но звук ее голоса потонул в его поцелуе.

— Теперь не будет ничего, кроме наслаждения, — пообещал он и, немного задержался в этом положении, чтобы дать ей привыкнуть.

Но она уже снова приподняла бедра. Она не желала, чтобы он останавливался. И он начал двигаться, то скользя внутрь, то выходя из нее, задавая ритм.

Она вздыхала, то опускала ноги, то поднимала, чтобы он коснулся того бугорка между бедер, где сосредоточилась вершина наслаждения.

Слабый внутренний голос ругал ее за то, что она получает удовольствие от этого действа, но незнакомые ощущения слишком захватили ее, чтобы она могла услышать предупреждение.

Завтра будет время обо всем подумать и проанализировать. А сейчас…