Сама я ни за что бы не догадалась, что он Хейлер. Мой Хейлер. Я так долго ждала встречи с этим мальчиком, ждала возможности познакомиться, установить с ним контакт, и вот он передо мной. Учится в моей школе, стоит всего в нескольких футах от меня, разговаривает со мной. Со мной разговаривает! Наверное, мне не следовало бы так удивляться, что он тоже учится в Кардиссе, ведь тут учился Мак, и все-таки… Ставила ли на это Бэбс, когда подталкивала меня послать сюда документы? Отец Бэбс учился в Кардиссе, но Бэбс далеко не сентиментальна, ей плевать на какое-то там наследие.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не обнять его или не сблевать. Наконец-то мы сможем поговорить о наших родителях. Поплакаться на свое исковерканное детство. Эта история свяжет нас на всю жизнь, и мы будем близки, как брат и сестра, даже как близнецы. И вместе мы Наконец Это Преодолеем. Но по тому, как спокойно он на меня смотрит – так, словно видит меня впервые в жизни и, возможно, больше никогда не увидит, – я понимаю, что он понятия не имеет о нашей общей истории, что он еще невинен.

Надо ли обрушивать на него то, о существовании чего он даже не подозревает? И если да, то обязана ли делать это именно я? Но он уже пошел по ложной дорожке. Он позволяет жестокой девчонке вроде Мередит брать свой пенис в рот, а после плачет, как сильно он ее любит. Он пишет ей стихи, а она над ними смеется. Если я ничего не предприму, он всю свою жизнь проведет в кружке бессмысленных, красиво одетых людей, будет увиваться за пустышками вроде Мередит и одновременно быть их собственностью? А если он узнает тайну отца, то, возможно, изменится. Выберет другой предмет для своих воздыханий. В конечном итоге выберет другую жизнь. «Я должна что-то предпринять», – думаю я. Но, если честно, почему я? Для меня-то никто пока ничего не сделал.

Сделав глубокий вдох, я тру лицо руками. Теперь я Спокойна, с большой буквы Спокойна.

– Знаешь, твой отец приходил на пару вечеринок моей матери.

Вид у Кейпа заинтересованный, но чуток отсутствующий. Мак бывал на уйме вечеринок.

– Так наши родители были знакомы? – спрашивает он тем же тоном, каким мог бы спросить: «У тебя математику тоже Паркер ведет?»

Были ли знакомы наши родители? «Еще как», – могла бы ответить я, но говорю лишь:

– Да. Я бы даже сказала, дружили.

– Мама не любит говорить про Грасс-вудс, про те времена.

«Как похоже на Мэгс выбросить все веселье», – хочется сказать мне. Но нет.

– Я не слишком хорошо его знала, но он всегда был очень добр ко мне, – говорю я.

Я слышала, как он трахает мою мать в коридоре пентхауса. Я знала про их ночные набеги в его загородный клуб, как он ласкал ее клитор в гольф-каре. Я даже сидела и разговаривала с ним на кровати моей матери о жемчужном ожерелье, купленным в отместку за подарок жене, который Бэбс нашла как раз перед тем, как они собирались заняться анальным сексом.

– Мне очень бы хотелось послушать как-нибудь, что ты о нем помнишь.

Вероятно, он думает, мол, да, тема интересная, но уж точно ничего сенсационного.

– Конечно, – киваю я.

Я ведь могу последовать его примеру. Возможно, мы так и поступим однажды, если я не забуду.

– Ну, похоже, мне тут больше делать нечего, – говорит он, поднимая повыше посылку. – Приятно было поболтать.

– Ага.

Повернувшись к нему спиной, я делаю шаг к окошку почтмейстерши. В конце концов, я ведь пришла за посылкой. Я слышу, как Хейлер уходит, как звякает дверной колокольчик, как за ним захлопывается дверь. Знаю, мне придется напоминать себе, что надо называть его Кейпом.

Я жду почти десять минут и уже начинаю недоумевать, есть ли вообще за перегородкой кто-нибудь. Но слышится шорох, и объявляется моя коробка. Она такая огромная, что из-за нее не видно женщины, которая ее несет. Когда она ставит коробку на прилавок, то по стуку, с которым коробка опускается, я понимаю, что она очень тяжелая. Я как можно скорее расписываюсь на квитанции, чтобы посмотреть на обратный адрес. Пентхаус. Бэбс.

Дотащив кое-как коробку через кампус и вверх по лестнице в мою комнату, я спешно ее вскрываю. Внутри лежат пара серых замшевых сапог и бордовое кашемировое платье. Золотой браслет с мелкими подвесками, который, как мне известно, Бэбс подарили ее родители, когда она училась в школе-интернате «Фармингтон». Она никогда его не носила, но иногда доставала из шкатулки с драгоценностями и давала мне поиграть. Блок «Дачес Голден лайт». Литровые бутылки водки, скотча и бурбона. Упаковка презервативов «Хард-Райдер». В этом вся Бэбс. Я лихорадочно ищу записку. Наконец нахожу. Курсивный почерк на нежно-голубой дорогущей бумаге, наверху коричневый водяной знак «Бэбс».

Я разом возбуждена и разочарована посылкой. Я не могу здесь носить сапоги, платье или браслет с подвесками, поскольку они выглядят слишком дорого и не соответствуют обычаям и моде Кардисса. А остальное – контрабанда. Меня из-за нее могут отчислить. Но я не вполне уверена, действительно ли Бэбс понимает, что в Кардиссе существуют правила, поэтому я даю ей уйму очков за то, что она вообще прислала посылку. Она же попыталась сделать что-то хорошее. И что гораздо важнее: Бэбс думает обо мне, скучает по мне. И, возможно, спиртное поможет мне реабилитировать себя в глазах Мередит. Как и Бэбс, я умею устраивать отличные вечеринки.

В то утро я вижу, как за окном Мередит проходит с большой стайкой девчонок, таких же, как она, красивых блондинок. Все смеются, а она идет чуть впереди, точно они бусины в ожерелье, а она – застежка, скрепляющая все воедино. Мередит мне машет, но не останавливается. Я в этом ни за что не признаюсь, но я хочу дружить с Мередит. Не быть частью идущего за ней стада, нет, я хочу идти впереди, рука об руку с ней.

Октябрь 1983

Тем же вечером я привожу в действие мой план. С наступлением комендантского часа я стучу в дверь Мередит. Открывает Джесс. Холли тоже там.

– Привет, Беттина! – окликает из-за спины Джесс жадная до сплетен Мередит. – Расскажи-ка нам что-нибудь, чего мы не знаем.

– У меня есть кое-что получше. – Я показываю бутылку водки.

Мередит в восторге, Джесс и Холли явно нервничают.

– Где ты ее раздобыла? – спрашивает Мередит.

Как-то неправильно признаваться, что мать мне ее прислала.

– У Джейка Кроненберга.

– А, типично. Я слышала, у него в комнате целый бар. Твоя домашняя работа дала плоды, – говорит с улыбкой Мередит. Она уже не склонна меня из-за него уедать.

– В комнате у меня есть еще.

Холли делается все больше не по себе. Она знает, что и ей тоже придется выпить. Сесть на лошадку, на которой никогда еще не каталась.