– О. Это первичная бухгалтерская документация, – «пояснил» он так, словно я каждый день имела дело с такой документацией.

Методом тыка я выявила, что в представленной стопке «первичкой» являлись платежные поручения, накладные и иногда счета-фактуры. Фирмы, имена и формы были разными. Договора, обязательства, копии каких-то свидетельств о собственности, протоколы собраний – целая туча бумаг. Все это позволило мне безболезненно и нескучно провести вечерок, тесно и по-дружески разделяя гостиную нашего номера с без устали что-то печатающим Синей Бородой. Он сидел и внимательно отчитывал написанное, правил, сверялся с законами, запрашивал что-то из Интернета.

Он все-таки очень умный, мой Журавлев. Такой умный, что я даже не могу представить себе, насколько он умен. И красив, особенно если смотреть на него исподтишка, в профиль. Заостренные черты, худое лицо, на котором редко появляется улыбка, разве что саркастическая или насмешливая. И все же было в нем что-то беззащитное. Что-то, от чего я вдруг снова вспомнила личико Ленки Большаковой, девочки с тюремной площадки. Работать сразу стало труднее. Я никогда не была особенно впечатлительной или нервной, но тут отчетливо почувствовала странное желание снова стать дельфином и уплыть далеко-далеко, желательно, потеряв память и выкинув все мысли из головы. Разве место там, в тюрьме, детям? Как можно рожать, чтобы потом бросать? На фоне того, что я видела, мое собственное детство предстало передо мной в радужных тонах. Подумаешь, родители ругались, подумаешь, отец – бандит. Кому бандит, а кому и честный, успешный бизнесмен, надежда страны и опора предпринимательства. Все на свете условно, кроме серого забора и колючей проволоки. В них все предельно, исчерпывающе ясно.

– Можно я пойду куплю кофе? – спросила я, отбросив в сторону очередное заявление, в этот раз на получение кредита на малый бизнес. За подписью Петрушиной, конечно. Глаза слезились от напряжения, буквы сливались в кашу.

– Что? – Журавлев оторвался от экрана и посмотрел на меня с таким удивлением, будто вообще забыл о том, что я тут сижу. – А, да. Конечно.

– Спасибо.

– Знаете что. А пойдемте-ка поужинаем, – вдруг предложил он, удивив меня этим невероятно.

– Я не хочу, – начала было отнекиваться я, но он недовольно махнул рукой.

– Я тоже не хочу. Но – надо. В этом и проблема. Мы с вами в этом похожи, так что рискуем вместе умереть однажды с голоду. Над бумагами. Пойдемте, пойдемте. Я угощаю. Ужин за счет работодателя.

– Что ж, – улыбнулась я. – В таком случае с удовольствием. А выпить можно будет?

– С вашей трудовой книжкой я бы об этом даже не заговаривал, – ехидно усмехнулся он, но тут же кивнул и посмотрел на меня... как-то ласково, что ли? Странно, да? Или это мне показалось.

– Знаете, после сегодняшнего детского дома я до сих пор не могу прийти в себя. Бокал вина я бы выпила.

– Я бы – тоже, хоть я и отношусь к этому отрицательно, – кивнул он и вышел из номера.

– Совсем отрицательно?

– У меня есть причины, – таинственно пояснил он, заставив меня гадать.

Вдруг он когда-то выпивал? Не похоже, конечно, но вдруг. Завязал? Может, даже закодировался? Нет, к нему, такому стерильно-моральному, помешанному на работе, это не подходит никак. Мы спустились в ресторан нашего весьма дорогого отеля. Там практически никого не было, столы стояли сервированные, с бокалами и красиво сложенными салфетками. Официантов не было, и вообще никого не было. Мы выбрали столик у окна, сели, принялись листать меню, и вдруг напряжение всего этого бесконечно длинного дня ушло, и мы остались вдвоем, словно бы оставив всю нашу сумасшедшую работу там, наверху, в номере. Официанты нашлись, вино появилось почти сразу, и хорошее. Я сидела, устало потягивая его из бокала, и смотрела на Синюю Бороду. Сейчас он как никогда был похож на нормального человека. На приятного, взрослого, умного мужчину, пригласившего меня в ресторан. Он шутил, расспрашивал меня о моей жизни, о том, чем я увлечена. Смеялся моим рассказам о Варечке и ее вдохновении, которое меня больше пугало, чем радовало. А также бокала после третьего вдруг сказал, что у него есть сын – уже взрослый. И что его сын, он... как бы это выразиться, сильно пьющий человек.

– Не поняла? – вытаращилась я.

– А вот так! – пожал плечами он. – Он-то, конечно, считает, что пара банок пива по вечерам – ерунда, а в хорошей компании и водка безопасна. Знаете, современная молодежь как-то необузданно тянется ко всему дурному.

– Вы так смешно сказали – современная молодежь, – хихикнула я. – Вы же сам тоже не старичок.

– Вы считаете? – нахмурился он.

– Но ведь он же просто балуется, да? Все так делают, – перевела я тему.

Синяя Борода вздохнул и ворчливо добавил:

– Как и многие, мой сынишка думает, что именно ему ничего не будет. Меня он не слушает. Впрочем, кто в наше время слушает родителей?

– Я бы вас слушалась во всем, – зачем-то брякнула я. Все из-за вина. Журавлев внимательно и молча на меня посмотрел, заставив меня почему-то покраснеть и заволноваться. Под его взглядом я чувствовала себя странно.

– Да? Сомневаюсь. Я как родитель еще хуже, чем я как начальник.

– Куда ж еще хуже? – рассмеялась я.

– Да уж, вы так посмотрели, что сразу стало понятно – хуже некуда.

– Ну... в целом, – кивнула я.

Почему-то я чувствовала себя с ним сейчас так хорошо, так просто и безо всякого страха. Наверное, из-за обстановки. Тихая музыка, романтический приглушенный свет – все это начинало напоминать свидание, то есть напоминать именно то, чего я так опасалась, еще когда только ехала сюда. Но я смотрела на Журавлева и четко понимала, осознавала, что ни за что, никогда он не переступит черты, не сделает ничего того, что является неприемлемым. Он из тех, кто всегда остается в рамках, всегда четко отслеживает границу. Только теперь я этому почему-то не так уж и радовалась. Почему бы это? Странно, раньше я никогда не хотела, чтобы кто-то перешел мою границу, не терпела нарушителей. А сейчас в моей слегка пьяной усталой голове витал еле обозначенный и непонятный даже мне самой вопрос: а что, если...

Принципы – штука крайне условная, особенно если речь идет о женщине. Всякие постулаты могут быть расшатаны обстоятельствами. Вариантов – миллион. Можно никогда не есть сладкого, но однажды, будучи усталой и измотанной, слопать целую коробку шоколадных конфет. Так иногда делала Варечка, так поступала моя мама, когда ругалась с отцом. Когда он от нее уходил, а такое ведь случалось периодически, мама сидела на итальянском диване в обнимку с коробкой «Ферреро» или шариками «Линдт», разворачивала фантики, запихивала конфеты в рот, быстро глотала их, даже особенно не разжевывая, а глаза у нее в этот момент были какие-то стеклянные, пустые. Она смотрела в окно и погружалась в какие-то странные шоколадные миры, как в облако легкой анестезии. Потом она корила себя, взвешивалась по четыре раза в день, занавешивала зеркала.