Допрос Затейниковой ничего не дал. Она выбрала тактику простую и безотказную: знать ничего не знаю. Улик не было, а над догадками сыщиков баба только смеялась. Лыкову она заявила с блудливой улыбкой:

– Ваше высокоблагородие! Ежели я вас чем обидела, то могу отработать. По-нашему, по-женски. Только глазом мигните. Уж вам понравится!

На очной ставке с Пашкой Груша легко побожилась, что любит одного его… Лыков плюнул и попытался заагентурить маза. Но тот удивил. Когда ему предложили свободу в обмен на сведения о нахождении Безносого, Пашка первым делом спросил:

– Ежели его поймают, что приговорят?

– Каторгу по первому разряду.

– А Груше что дадут?

– На две ступени ниже, – честно ответил Лыков.

– Это сколько?

– Восемь лет… в лучшем случае.

– Тогда я отказываюсь! – заявил вор. И прекратил беседу, не поддался ни на какие уговоры. Стало ясно, что он любит Затейникову и ни за что не причинит ей зла.

«Парень с ножиком» тоже не оправдал надежд. У него оказалось что-то с нервами. При упоминании Безносого арестант начинал дрожать всем телом. На вопросы он не отвечал, а только угрюмо озирался по сторонам. Двигался неохотно и медленно, мог часами сидеть в одной позе. Вызванный врач предположил кататонический ступор. Пришлось отправить парня в больницу на обследование. Вечером отослали, а ночью он сбежал.

Наутро, когда Рыковский отчитывал доброхота-доктора, поступил звонок из Мещанской части. Телефонировал поручик Лебедев. С начальником отделения он говорить не стал, а попросил к аппарату его помощника.

– Слушаю вас, Василий Иванович! Что случилось?

– Мои молодцы только что задержали неизвестного. Он был в халате и белье с клеймами Преображенской больницы. Не ваш пропавший?

– Белобрысый, с побитым лицом?

– Так точно.

– Он, сукин сын! Подержите его пока взаперти, я сейчас подъеду.

Алексей доложил Владиславу Рудольфовичу, что беглец схвачен. Тот обрадовался:

– Ну, слава богу! А то представляю, какой разгон мне вышел бы от полковника!

– Жаль только, что мы не узнали, куда он направлялся. Но это следует исправить!

Коллежский советник опешил:

– Не понял… Что вы задумали, Алексей Николаевич?

– А вы представьте, что было бы, если бы не бдительность городовых Мещанской части?

– Ну…

– Куда шел наш беглец?

– К своим, конечно.

– Вот! А мы сейчас его обратно в кутузку? А он опять в дурачка играть. Так?

– Да поясните наконец!

– Владислав Рудольфович, беглец нужен нам на свободе. Только под наблюдением. И тогда он приведет нас к Безносому.

– Хм… Но как теперь это сделать?

– Да запросто! Вызовите Мойсеенко, я ему все объясню.

Через час за неизвестным в больничном халате приехали из сыскной полиции. Надзиратель Мойсеенко нес одежду арестанта.

– На! Оденься, едем в Гнездниковский. Хватит клоуна ломать!

Белобрысый облачился в свое, а халат с бельем держал в руках.

– Куда энто, ваше благородие? – спросил городовой. – Казенное…

– Надо в больницу завезти, отдать, – ответил надзиратель.

Извозчик повез их по Стромынке до Матросской богадельни. Там завернул и въехал во двор Преображенской больницы. Напротив темнел мрачный корпус Исправительной тюрьмы, вдоль забора ходил часовой с винтовкой.

– Покарауль пока! – приказал ему надзиратель и понес шмотье в больницу.

– Это что за хрен с горы? – спросил часовой у извозчика.

– Пес его знает, – ответил тот, раскуривая папиросу. – Из сыскного кто-то…

– Из сыскного? – рассердился солдат. – Им еще я не подчинялся! Тьфу! Сыскные сами первая жулябия[53] и есть! А туда же, командовать…

И молча двинулся вдоль забора. Извозчик покосился на него, потом на арестанта. Тот недоуменно глядел в удаляющуюся спину часового. Прошла минута, надзиратель все не выходил. Тут возница не выдержал:

– Чего сидишь, дурень? Бежи!

Парень сразу сиганул с пролетки, будто ждал команды. И помчался, подобрав полы армяка, в сторону богадельни.

Спустя десять минут по Преображенской улице несся извозчик. В пролетке, откинув фартук, стоял во весь рост Мойсеенко с красным от злости лицом и кричал:

– Наподдай! Он в Черкизово ушел, больше некуда! Эх, начальство мне башку снесет…

Когда экипаж скрылся из виду, от забора Ольгинского приюта отделилась фигура и потрусила в Москву. За ней, держась на удалении, шли две неприметные личности в сером.

Лыков сидел в отделении и нервничал. Удастся ли его выдумка? Обер-полицмейстер с трудом разрешил разыграть побег арестанта. Что если филеры его упустят? Об этом не хотелось и думать.

Сыскные надзиратели разошлись кто по делам, кто обедать. Рядом сидели Войлошников и Мойсеенко, загримированные биржевыми артельщиками. Лыков тоже приготовился: оделся мещанином и наклеил бороду. Филеров за беглецом послали двоих. Если тот где-то укроется, один останется его сторожить, а второй даст сигнал в отделение. И тогда поимка Безносого может вступить в завершающую фазу…

Войлошников весь извелся. Он уже трижды спросил, взял ли надворный советник с собой револьвер… Мойсеенко был спокоен. Вдруг раздался звонок. Лыков схватил трубку аппарата. Телефонировал один из филеров, и с хорошей новостью.

– Есть! – сообщил Алексей надзирателям.

– Где? – лаконично поинтересовался Мойсеенко.

– Наш беглец пришел на Хитровку. Встал на площадке, где толпятся чернорабочие, и ждет. Постоянно озирается.

– А неглупо! С его наружностью куда еще идти? В трактир, так у него денег нет. По улице слоняться – городовые заметят. А в этой мешанине…

– Поехали!

Хитровка – не только главное в Москве сборище уголовных и люмпенов, но еще и биржа труда. В середине площади и ближе к торговым балаганам стоят мужчины, у стен Мясницкой части – женщины. Мужики с Фоминой недели едут в Первопрестольную на заработки. Ежедневно сотни людей толпятся в Яме[54], ожидая нанимателя. Хорошее место, чтобы спрятаться беглому! Надо спешить, пока его не увели…

Сыщики оставили пролетку в Подколокольном переулке. Возница был свой, из служительской команды. Три смелых человека при револьверах, плюсом два филера – должно хватить для ареста. Много сюда не нагонишь: преступники засекут, и тогда все насмарку. Вряд ли шайка Безносого многочисленна. Одного убили – осталось двое-трое. Но терять им нечего…