Матвею было плевать, что там произошло, и почему струя пропала. Он вскочил и толкнул щит вперёд, от себя со всей силой и мощью на которые был способен. И щит полетел вперёд, уже не как щит, а как снаряд.

Это снаряд врезался в «пожарника», ударил его и свалил на землю, выбивая на какое-то время дух. Позволяя Матвею увидеть, что же сбило плазменный факел.

Это была струя мощнейшая струя воды, которая била точно в «Пожарника»… из рук его брата, Юры…

Времени приглядываться не было. Матвей отпустил технику щита и тут же запустил в своего врага булыжником настолько сильно, насколько вообще мог.

Отвлечённый продолжающей бить его прямо в лицо струёй воды, лысый Ратник не сумел отреагировать на бросок Матвея и камень влетел ему прямо в голову, выбив дух и заставив затихнуть.

Матвей швырнул в него ещё один камень и ещё один. И ещё один контрольный. Только после этого разрешил себе вздохнуть и посмотреть на брата…

Нет. У Юры не проснулся так желаемый им Дар. Нет. Он просто добрался до пожарной машины и держал теперь в руках пожарный брандспойт, из которого и бил максимально возможной по силе струёй воды с пеной из запасов-цистерны, имеющейся внутри машины…

Глава 17

ОВП-палата Центральной Больницы города Москвы, имени Николая Ивановича Пирогова. Или, как больше принято сокращать в мире писателя — VIP-палата.

Большое окно с пуленепробиваемыми стёклами и бронированными рамами, белый, идеально чистый подоконник с тремя горшками каких-то красивых цветов, названия которых мне не известны. Невесомые ажурные зановесочки, плотные «бархатные» шторы, сейчас не задёрнутые, мягкий ковёр на полу, какие-то картины с пейзажами и натюрмортами на стенах. Обои на этих стенах, сами представляющие из себя произведение искусства. От пола до середины стены светлые с серым рисунком, выше середины стены — светло-голубые с таким же спокойным рисунком-узором. Белый потолок с красивым потолочным светильником на три энергосберегающих лампочки. Кровать — одновременно и мягкая и упругая, достаточно просторная, чтобы одному было удобно на ней лежать, но достаточно узкая, чтобы врачу или младшему медицинскому персоналу не приходилось тянуться к пациенту для проведения осмотров или процедур вроде обтирания его или смены «утки» под ним.

Мне, слава Творцу, «утка» не полагалась. У меня вообще каких-то серьёзных травм или повреждений не было. Так: ушибы, царапины, растяжения… ну и контузия. Слава тому же Творцу, что лёгкая, вроде бы не опасная. Хотя — про травмы головы, любые, никогда нельзя сказать что-то определённое, сразу и наверняка. Они не сами по себе опасны, а возможными последствиями и осложнениями. Я про них много чего успел почитать после своего первого нокаута на ринге. Способствует он, знаете ли, желанию просвещаться.

Я легко отделался. Чего, к сожалению, никак не скажешь об Алексее Сумерском — именно так звали того Княжеского Дружинника, который сопровождал Матвея во время его визита ко мне. У того — полный комплект: и контузия, и баротравма ушей, и ожоги второй-третьей степени, и трещины в четырёх рёбрах, и перелом правой руки и ожог сетчатки правого глаза… В общем, он здесь пропишется надолго.

Матвей… в соседней каме… кхм, извиняюсь, палате. Вроде бы, тоже ничего серьёзнее нескольких ожогов на ладонях у него нет. На ладонях — так как держать их ему приходилось близко, почти вплотную к сформированному им же щиту. А так, от всех падений, прыжков и перекидываний, на нём даже царапины ни одной не осталось. Что тут сказать — Одарённый. Они и не такое могут.

Я — нет. Я — не Одарённый, я такого не могу. Я вот на кушетке полу-сижу, полу-лежу весь пластыре, синяках и с забинтованной головой… которая под бинтами ужасно чешется.

Напротив меня, на стуле с высокой спинкой сидит среднего роста средневозрастный мужчина в дорогом, но не броском костюме, без галстука, с рубашкой, расстёгнутой на две верхних пуговицы. Сидит, закинув ногу на ногу, сверху на колене большая кожаная папка, на папке несколько листов бумаги, в правой руке ручка, которой он периодически что-то на этих листах черкает или записывает. Либо, черкает, а потом записывает.

Мужика зовут Борис Аркадьевич Мамонт. И он — Начальник или Глава службы безопасности Рода Долгоруких. Не помню, как точно его должность называется, да и имеет ли то значение? Бориса Аркадьевича я знал и раньше — он был старым другом отца (хрен его знает, в открывшихся реалиях НАСКОЛЬКО старым), и был вхож в семью. Иногда обедал или завтракал вместе с нами, иногда ездил с нами на разные «пикники», празднования, загородный отдых и прочее. Так что, у нас с ним отношения были неплохие. Помнится, это именно он учил меня когда-то, совсем пацаном ещё, в тире из пистолета стрелять, иногда в ножевом бое тренировал, в коем был сам большим специалистом…

— Так этот, шрамированный, выжил, Борис Аркадьевич? — слегка удивился я, вспоминая, как мой «младшенький» этого пироманта-любителя по голове булыжниками отоваривал после того, как грудой раскалённых камней привалил. Вроде бы, там даже мясо шипело… или это у меня в ушах шипело, а не пришкваривающееся мясо?

— Да, Юр, — слегка улыбнулся Мамонт. Хм. Раньше что-то не задумывался я, о том, насколько необычная и говорящая у него фамилия. Уж не прозвище ли? Которое позже «узаконили» в документах? С этими долгожителями всё может быть. — Благодаря вам с Матвеем, удалось взять его живым. И как следует расспросить в гостях у нашей службы.

— Поделитесь? — осторожно спросил я. — Или, это уже Дела Рода, и не моего ума дело?

— Дело Рода, конечно, — вновь мягко улыбнулся он. — Но, почему бы и не поделиться. Чай, не чужой ты человек, да и непосредственно это тебя касается.

— Тогда… кто он? И как сумел так основательно подготовиться? Тут ведь ни о какой «спонтанности» и речи не идёт. Хорошо спланированное и подготовленное покушение…

— Тут ты прав, Юр, — вздохнул Мамонт. — Проглядели мы недруга у себя под носом. Проглядели… Зовут его Марат Кипиани.