Как что, переспросил я.

Как ангельские языки, ниспавшие наземь вместе с дождем. И больше всего их налепилось на колодец. Я сижу на краю, отколупываю камни, бросаю вниз и жду, я хочу услышать, как они упадут на дно. Но ничего не слышно, совсем ничего не слышно.

Я принялся возиться с какими-то канцелярскими принадлежностями на письменном столе, защищаясь от необходимости ответить чем-то осмысленным и внушая себе, будто ее речения заведомо невнятны, как у дельфийского оракула.

Может быть, ты недостаточно долго ждешь, сказал я ей.

Долгие часы, ответила она. Земля уже превратилась в месиво. Я выцарапала из нее и бросила в колодец все камни.

Продолжай, сказал я, и ты наполнишь его когда-нибудь до самого верху, а это ведь все равно как увидеть дно.

Тогда он будет набит доверху, сказала она, и будет торчать как печная труба в центре большого кратера.

Я, ничего не отвечая, принялся катать по полу пустую тележку, на которой по утрам развозят документацию. Я то выкатывал ее на середину комнаты, то пригонял на место.

А пожалуй, так оно будет надежней, сказала она. Если мы когда-нибудь заведем детей. Они уже не смогут взобраться на край колодца, а если и заберутся, то не смогут свалиться внутрь.

Как это ни глупо, меня осчастливило ее желание завести от меня детей. И только чуть позже я сообразил, что ее «мы», скорее всего, означало не меня с нею, а ее с Шершей.

Дети, положим, все равно могут свалиться, сказал я. Там же будет кратер.

Мы заведем троих, ответила она, и если один свалится, двое у нас останутся.

А Шерша сейчас с тобой, спросил я.

Мне стоило немалых трудов задать этот вопрос, потому что я боялся ответа, но Джесси предпочла просто проигнорировать его. Какое-то время мы помолчали.

Мне пора заканчивать, сказал я после долгой паузы. Давай возвращайся на край своего колодца.

Я на нем и сижу, ответила. Вот сейчас швыряю очередной камень. На этот раз я дождусь, пока он не зашипит в огне, достигнув центра Земли.

А если за это время наступит зима, ответил я, ты и шипения не услышишь, потому что уши у тебя затянет льдом.

Я положил трубку, подумав при этом, что Джесси звонила мне скорее с Марса, чем с края колодца.

А что там, внутри, спрашивает Клара.

Ничего, отвечаю. То, что обычно бывает в колодцах, и ничего кроме.

А что обычно бывает в колодцах? Я не больно-то сильна по этой части.

Особенность данного колодца, объясняю я ей, заключается в том, что, бросив туда камень, ты не слышишь всплеска.

Да брось ты, говорит Клара, так не бывает. Ну-ка, сними с него крышку.

Черта с два!

Ухожу по направлению к «домику», она мчится следом.

Прошу тебя, Макс!

Отвали.

Ну пожалуйста!

Смотрю на нее в упор. Переминается с ноги на ногу. Бесит меня так, словно она одна из дочерей Джесси с Шершей, причем не утонувшая в колодце, а я не имею права свернуть ей шею.

Хорошо, говорю, согласен, если ты немедленно снимешь вонючую футболку и бюстгальтер и голой прыгнешь три раза на месте.

Тут же перестает переминаться с ноги на ногу.

Что это еще за чушь, спрашивает. Это тебя должно возбудить как-то физически?

Глупости, отвечаю, ты и в одетом-то виде уничтожаешь мужскую потенцию в радиусе ста метров.

Насколько мне известно, говорит, в случае с тобой излишне даже это.

Совершенно верно, отвечаю, поэтому и терять мне нечего. Хочется просто в очередной раз удостовериться в том, что ты лишена даже тени самоуважения.

Ах вот оно что! Да пожалуйста.

Допиваю кофе, в стаканчике его всего на палец, но крепости в нем, как в целой пачке таблеток кофеина. Когда вновь поднимаю глаза, она уже разделась до пояса. Талия у нее тонкая и груди красивые, вот только сосцы выглядят так, словно они позаимствованы у двух разных женщин. Левый светло-розовый, маленький и плоский; правый должен был бы принадлежать куда более зрелой женщине, он побольше, коричневатый и торчливый. Кларе это не идет. Ее груди искоса смотрят на меня, это так странно, что я вынужден отвернуться, я гляжу в дверной проем, вижу луну, вижу Жака Ширака, задумчиво сидящего на низенькой стене. Слышу, как она у меня за спиной подпрыгивает на месте, три раза ее пятки ударяются о жесткий дощатый настил. В несколько шагов пересекаю двор и поворачиваю водопроводный кран. Забыл, когда я в последний раз пил что-нибудь, кроме кофе. Должно быть, двое суток назад. Подсовываю под кран голову, вода стекает на щеку и в рот, попадает она и в нос, я кашляю.

Во второй раз за сегодняшний день загоняю себе грязь под ногти, выскребывая землю из углубления, в котором утоплена ручка колодезной крышки. Всей тяжестью собственного тела мне удается приподнять крышку всего на несколько сантиметров, но когда, продравшись сквозь заросли, мне на помощь приходит Клара, дело залаживается. Колодец начинает дышать, от него веет прохладой. Клара тут же находит камешек и швыряет его в глубину.

Не может быть, говорит она.

Сама убедилась, отвечаю.

Принимается разыскивать камень побольше, для этого ей приходится отойти от колодца. Должно быть, два года назад Джесси и впрямь израсходовала весь здешний запас. Вернувшись, Клара подносит палец к губам, мы с ней наклоняемся над краем колодца, она отпускает камень. Снизу доносится легкий шорох, скорее даже шелест.

Значит, воды там нет, говорит она.

И дна тоже, отвечаю.

На небе туча закрывает луну, становится темно, как у негра в жопе. Кусты, в которых мы корячимся, сильно пахнут мочой, наверное, пес облюбовал их с самого утра.

Все остальное завтра, кричит мне вслед Клара.

Если в течение дня солнце, светя сквозь квадратики окна, повторяет их рисунок на письменном столе и на полу в «домике», то сейчас настольная лампа переносит тот же узор наружу — во двор, на низенькую стену, на ствол каштана. Я убиваю время, пересчитывая квадратики, каждый новый результат не сходится у меня с предыдущим. То и дело в проеме двери возникает и тут же исчезает тень Клары. Когда она в очередной раз выходит во двор, в руках у нее маленький серебряный поднос, очевидно, тоже украденный в каком-нибудь кафе, а на нем — «дорожка» кокаина и свернутая в трубочку тысячешиллинговая купюра. Совсем недурно, судя по всему, видела, как это делается.

Жизнь, говорю, как рождественский детский календарь: открываешь двадцать четвертую дверь и обнаруживаешь еще один, точно такой же.

Да брось ты, говорит Клара.

Пока я нюхаю, она вытаскивает во двор одну из картонок, судя по всему тяжелую. Обе створки крышки стоят торчком, и на одной из них жирным фломастером выведена дата — 1997. Единица выведена в виде обыкновенной палочки, да и семерка не больно-то смахивает на семерку. Клара извлекает из картонки какой-то листок бумаги, а затем — многостраничный сброшюрованный документ и подсовывает мне и то и другое. Гербы на бланках я узнаю издали. Один — синий на белом фоне и представляет он собой карту мира, увенчанную лавром, а поверху — рисунок, похожий на перекрестье в оптическом прицеле. Второй — белый на синем фоне, схематическое изображение компаса.