Когда Жак Ширак подходит ко мне, я лежу на спине, причем лежу совершенно спокойно. Вода холодит мне затылок, затекает глубоко в уши, превращает мои ладони и кончики пальцев в белые губчатые подушечки. Мне холодно; а я уж и забыл о том, как это порой приятно — зябнуть. Острый запах блевотины шибает мне в ноздри, а идет он из моего собственного рта, с моей собственной рубахи. Пес обнюхивает меня, и его складчатая, обвисшая под тяжестью множества складок морда столь невыразимо печальна, что мне вновь поневоле приходится рассмеяться — вот хотя бы из-за его ушей, так забавно вываливающихся вперед и вниз, из-за его мягких, мокрых ушей, изнутри совершенно шелковых в розово-черную крапинку. Одно ухо я ему выкручиваю, пес, когда я его хватаю, радостно фыркает. Я сажусь. На внутренней стороне мочки уха сделана татуировка, это четырнадцатизначное число. Джесси распорядилась сделать эту татуировку, вот что совершенно выпало у меня из памяти. Куупер, сказала она, так будет надежней, гораздо надежней. Совершенно элементарная чисто числовая комбинация: три дня рождения один за другим, сперва мой, потом, в конце, самой Джесси, а тот, что посередине, я узнаю тоже: это день рождения Шерши. Я был самым старшим из нас и вот, выходит, пережил обоих младших.

Пес опускается рядом со мной наземь, от его тела, очутившегося в воде, кругами расходятся волны. Жду, пока он не притихнет, устроившись поудобнее; какое-то время я сижу, он лежит, вприжимку друг к другу, как два острова, вырастающие из океана выпавшего наземь осадка.

Осторожно кладу ему руку на правый глаз, и он поворачивается ко мне всей мордой и кладет голову мне на колено отставленной под углом ноги. Мизинцем легонько тру его по лбу, одновременно зажимая лезвие ножа между указательным и средним пальцами так, что острие метит прямо в глаз под опущенным веком. Он не шевелится. Запрокидываю голову, подставляю лицо струям дождя и сжимаю в кулаке рукоять. Джесси будет счастлива, когда пес найдет ее на небе.

Сбросив тело Жака Ширака в колодец и решив вытереть руки полотенцем, обнаруживаю под ним Кларин мобильник. Номер Росса находится в электронной «памяти».

Он берет трубку уже после второго звонка.

Сейчас я назову тебе мою цену, говорю.

Мастер ты преподносить сюрпризы, отвечает Росс.

Найдите для меня кое-кого, говорю. Если она, конечно, еще не у вас, то попробуйте начать с Западного вокзала. Если там полно народу или темно, вы легко опознаете ее по обритой налысо голове. Она будет бросаться в глаза, а у вас есть соответствующий опыт.

И что потом, спрашивает Росс.

Вы доставите ее сюда и оставите раз навсегда в покое. И тогда вы получите пароль.

До скорого, говорит Росс.

Промокшая ткань раздражает кожу, я стаскиваю штаны, рубашку и сажусь голый на низенькую стену во дворе. Самое время теперь принять душ. Я складываю руки на коленях и внимательно рассматриваю их — уж, казалось бы, что мне знать, как не свои пять пальцев. Пять пальцев на одной руке и пять пальцев на другой, они сложены сейчас, образуя чашу, которая пуста и останется пустой, и даже пригоршню дождевой воды набрать в нее не получится. Просидев достаточно долго, чтобы окончательно удостовериться в этом, я развожу ладони в стороны, переворачиваю их, протягиваю руки, верчу то так, то этак, но они остаются пустыми. И вот — отпускает, я опрокидываюсь на спину, дождь идет сильный и сплошной. Несколько раз хватаюсь руками за сырой воздух, но ухватиться в нем совершенно не за что. Поэтому я просто лежу и гляжу на обрушивающиеся на меня потоки. Когда долго и пристально глядишь на дождь, перестаешь понимать, в какую сторону — вниз или вверх — он льется.