– Прикончит тебя вернее, чем укус сваптриска, – говорил старший повар, седой старый Стойкий, показывая им подозрительную банку, чтобы они знали, что высматривать. – Чистый яд. Мышцы цепенеют и перестают работать. Даже дышать не сможешь. И яд сильный. Одной такой банкой весь Эпицентр можно перетравить.

Он смеялся, будто это было забавно.

Если подмешать пару капель такой заразы в суп, то этого более чем достаточно, чтобы прикончить одного немолодого роггу.

Может, случайность? Ни один уважающий себя повар не будет ничего брать из бомбажной банки, но, возможно, «Конец Зимы» нанимает неумех. Сиенит сама заказывала еду подростку, который поднялся спросить, не надо ли им чего. Она не говорила, что кому предназначается? Она пытается вспомнить, что говорила. «Мне рыбу и ямс». Значит, они могли догадаться, что похлебка предназначается Алебастру.

Почему бы не отравить их обоих, раз кто-то в гостинице так ненавидит рогг, что готов их убить? Так просто капнуть ядовитого овощного сока во все блюда, не только в еду Алебастру. Может, они так и сделали, просто на нее еще не подействовало? Но она чувствует себя хорошо.

Ты параноик, говорит она себе.

Но ведь она не воображает, что все вокруг ее ненавидят. Она же, в конце концов, рогга.

Сиен досадливо ерзает в кресле, охватывая колени руками и пытаясь заснуть. Попытка обречена на провал. В голове ее теснятся вопросы, а тело слишком привыкло к спальнику, раскатанному на жесткой земле. В конце концов остаток ночи она сидит, глядя из окна на мир, который становится все более безумным, и думая, какую ржавь она должна со всем этим сделать.

Но утром, когда она выглядывает из окна, чтобы подышать влажным воздухом в безуспешной попытке очнуться, она случайно смотрит вверх. В сумраке рассвета там парит большой осколок аметиста. Всего лишь обелиск – она смутно припоминает, что видела его вчера, когда они въезжали в Аллию. Они всегда прекрасны, как блуждающие звезды, а она едва обращает внимание и на тех, и на этих при нормальном ходе вещей.

Однако сейчас она его замечает. Поскольку сегодня он гораздо ближе, чем вчера.

* * *

Ты в пути с чудовищем

Ты думаешь, может, тебе нужно стать кем-то другим.

Ты не уверена, кем именно. Прежняя ты была сильнее и холоднее или горячее и слабее. Любое сочетание качеств лучше подходит для того, чтобы выбраться из заварухи, в которой ты оказалась. Прямо сейчас ты холодна и слаба, и это бесполезное сочетание.

Может, ты смогла бы стать кем-то иным. Ты делала такое и прежде – это на удивление просто. Новое имя, новый фокус, примерка новой личности и подгонка для лучшей посадки. Несколько дней – и ощущение такое, что ты никогда никем другим и не была.

Но. Только вот одна «ты» – мать Нэссун. Именно это до сих пор останавливало тебя, и это решающий фактор. В конце концов, когда Джиджа будет мертв и можно будет спокойно оплакать сына… если Нэссун еще жива, ей понадобится мать, которую она знала всю свою жизнь.

Потому ты должна оставаться Иссун, и Иссун придется довольствоваться теми осколками тебя, которые оставил после себя Джиджа. Ты как можешь складываешь их, втискиваешь случайные осколки волевым усилием, если они не совсем подходят, не замечая хруста и треска. Пока ведь еще ничего важного не сломалось, верно? Сойдет. Выбора нет. До тех пор, пока хотя бы один твой ребенок жив.

* * *

Тебя будят звуки драки.

Вы с мальчиком расположились на ночь возле дорожного дома, среди нескольких сотен людей, у которых явно была такая же идея. На самом деле в самом доме никто не ночует – сейчас это не более чем каменный сарай без окон с водокачкой внутри, – поскольку по негласному соглашению это ничейная территория. И потому же ни один из нескольких десятков лагерей, разбитых вокруг дорожного дома, почти не прилагает усилий, чтобы общаться друг с другом, поскольку они слишком перепуганы, так что сначала бьют ножом, а потом спрашивают. Мир изменился слишком быстро и слишком радикально. Предание камня, может, и пытается подготовить каждого к частностям, но всеобъемлющий ужас Пятого времени года по-прежнему остается потрясением, с которым никто не может легко справиться. В конце концов, всего неделю назад все было нормально.

Вы с Хоа устроились на ночь и развели костер по соседству, на полянке среди равнинной травы. Выбора нет, и ты дежуришь по очереди с ребенком, хотя и опасаешься, что он заснет – когда кругом столько народу, опасно быть беспечным. Главная опасность – воры, поскольку у тебя полный путевой рюкзак и вы всего лишь одинокие женщина и ребенок. Огонь тоже опасен, поскольку вокруг в сухой траве слишком много людей, которые не знают, какой конец у спички поджигать. Но ты устала. Прошла всего неделя с тех пор, как ты жила своей простой, предсказуемой жизнью, и ты не сразу возвращаешься в состояние путешественника. Потому ты велишь ребенку разбудить тебя сразу же, как прогорит торфяной брикет. Это четыре-пять часов сна.

Но проходит много часов, когда почти на рассвете на дальнем конце сооруженного наспех лагеря люди начинают кричать. Люди вокруг тебя вопят: «Тревога!», ты выбираешься из мешка и встаешь. Ты не знаешь, кто кричит. Не знаешь, из-за чего. Это неважно. Ты просто сгребаешь рюкзак одной рукой, подхватываешь мальчика другой и поворачиваешься, чтобы бежать.

Он уклоняется прежде, чем ты успеваешь это сделать, и хватает свой тряпичный узелок. Затем он снова берет тебя за руку, и его льдистые глаза в темноте кажутся огромными.

Затем вы – и все вокруг – бежите, бежите дальше на равнину, дальше от дороги, поскольку именно оттуда слышались первые крики и поскольку воры, неприкаянные или ополчение, или те, из-за кого возникла паника, скорее всего, уйдут по дороге, когда закончат свое дело. В блеклом, как пепел, свете зари люди вокруг тебя кажутся полуреальными тенями, бегущими в одном направлении с тобой. Сейчас мальчик, рюкзак и земля у тебя под ногами – единственное, что существует реально.

Через довольно долгое время силы тебя покидают, ты спотыкаешься и останавливаешься.

– Что это было? – спрашивает Хоа. Похоже, он совсем не выдохся. Дети восстанавливаются быстро. Конечно, вы не всю дорогу бежали. Ты слишком не в форме для этого. Главное было двигаться, что ты и делала, когда у тебя не хватало дыхания, чтобы бежать.

– Я не видела, – отвечаешь ты. На самом деле не важно, что это было. В боку колет. Обезвоживание. Ты достаешь флягу, чтобы попить. Ты морщишься – судя по звуку, она почти пуста. Конечно, ты не воспользовалась шансом наполнить ее в дорожном доме. Ты намеревалась сделать это утром.

– И я не видел, – говорит мальчик, оборачиваясь назад и изгибая шею, словно он был обязан что-то видеть. – Все было тихо, и вдруг… – он пожимает плечами.