Ты смотришь на него.

– Ты не спал?

Ты видела костер, прежде чем вы побежали. Он почти прогорел. Он должен был разбудить тебя несколько часов назад.

– Нет.

Ты окидываешь его взглядом, который усмирял двоих твоих собственных и пару десятков чужих детишек. Он пятится, конфузится.

– Я не спал.

– Почему ты не разбудил меня, когда брикет догорел?

– Тебе надо было поспать. А я не хотел.

Проклятье. Это означает, что ему позже захочется спать. Земля побери этих упрямых детей!

– У тебя бок болит? – Хоа подходит ближе. У него обеспокоенный вид. – Больно?

– Просто колет. Пройдет.

Ты оглядываешься, хотя в пеплопаде видимость футов двадцать от силы. Нет никаких признаков того, что рядом кто-то есть, и ты не слышишь никаких других звуков из окрестностей путевого дома. Вокруг вас тоже нет никаких звуков, если не считать шороха пепла в траве. По логике вещей, остальные люди, стоявшие лагерем вокруг путевого дома, не могли уйти далеко, но ты ощущаешь себя совершенно одинокой, если не считать Хоа.

– Нам надо вернуться к дорожному дому.

– За твоими вещами?

– Да. И за водой. – Ты прищуриваешься, глядя в направлении дорожного дома, но это бесполезно, поскольку именно там равнина тает в бело-серой мгле. Ты не уверена, что следующий дорожный дом будет пригоден. Его могут занять какие-нибудь типы, претендующие на роль главарей банд, или разрушить впавшие в панику толпы. Или водокачка может не работать.

– Ты могла бы вернуться. – Ты оборачиваешься к мальчику, который сидит на траве и, к твоему удивлению, что-то жует. Он же прежде ничего не ел… ох. Он крепко завязывает свой узелок и глотает, прежде чем снова заговорить. – К тому ручью, где велела мне искупаться.

Это шанс. Ручей ушел в землю недалеко от того места, где ты брала из него воду. Всего день пути. Но это день обратного пути, и…

И ничего. Вернуться к ручью – самый безопасный вариант. Твое нежелание возвращаться тупо и глупо.

Но Нэссун где-то впереди.

– Что же он делает с ней? – тихо говоришь ты. – Сейчас он уже должен знать, что она такое.

Мальчик просто смотрит. Если он и беспокоится о тебе, то не показывает этого.

Что же, ты готова дать ему больше поводов для беспокойства.

– Мы вернемся к дорожному дому. Прошло довольно много времени. Воры, бандиты, или кто там еще, уже наверняка забрали что хотели и ушли.

Если только то, чего они хотели, не был сам дорожный дом. Несколько старейших общин Спокойствия начинали как источники воды, захваченные сильнейшими группами в регионе, и держались против всех общинников до конца Зимы. Это самая большая надежда для неприкаянных в такие времена – если ни одна община не желает их принимать, они могут создать свою. Но мало какие группы неприкаянных достаточно организованы, контактны и сильны, чтобы сделать это успешно.

И мало кто способен соперничать с орогеном, который хочет воды больше, чем они.

– Если они хотят остаться там, – говоришь ты, и ты действительно намерена так сделать, пусть даже из-за такой малости, как вода. Ты просто хочешь воды, и сейчас любое препятствие кажется тебе горой, а орогены едят горы на завтрак, – то лучше им дать мне воды.

Мальчик, который должен был бы сейчас с воплем броситься прочь, просто встает на ноги. Ты купила ему одежду в последней общине, которую вы проходили, вместе с торфом. Теперь у него крепкие дорожные ботинки и хорошие толстые носки, две полных перемены одежды и пиджак. Очень похожий на твой собственный. Такие вещи молча сигнализируют об организованности, совместной цели, принадлежности к группе. Это немного, но любая мелочь идет на пользу. Отличная мы парочка – чокнутая тетка и ребенок-оборотень.

– Пошли, – говоришь ты и пускаешься в путь. Он следует за тобой.

Когда вы подходите к дорожному дому, все тихо. Ты понимаешь, что вы близко, по беспорядку вокруг – чей-то брошенный лагерь с еще дымящимся кострищем, чей-то порванный рюкзак, схваченные и рассыпанные на бегу припасы. Круг вырванной травы, угли костра, брошенный спальник – возможно, твой. Ты подхватываешь его по дороге, скатываешь и подсовываешь под стропы своего рюкзака, чтобы потом привязать его покрепче. И затем почти неожиданно возникает дорожный дом.

Поначалу ты думаешь, что там никого нет. Ты слышишь только свои шаги и собственное дыхание. Мальчик по большей части молчит, но когда ты возвращаешься на асфальт, его шаги кажутся неожиданно тяжелыми. Ты бросаешь на него взгляд, и он вроде бы понимает. Он останавливается и напряженно смотрит на твои ноги, когда ты идешь. Наблюдает, как ты перекатываешься с пятки на носок, не столько печатая шаг, сколько скользя по земле и снова осторожно ставя ногу. Затем он начинает делать так же, и если бы ты не должна была следить за окружающим, если бы тебя не отвлекал стук собственного сердца, ты бы посмеялась, увидев удивление на его лице, когда его шаги становятся беззвучными. Он почти симпатичен.

Но когда ты заходишь в дорожный дом, понимаешь, что ты не одна.

Сначала ты видишь только водокачку и цемент, в который она встроена: на самом деле все дорожные дома – просто навесы для водокачки. Затем ты видишь женщину, которая тихо напевает себе под нос, наполняя одну флягу и ставя вторую, еще бо́льшую, под кран. Она суетится вокруг водокачки, трудится, если хотите, и замечает тебя, только когда снова берется за рычаг. Она замирает, и вы смотрите друг на друга.

Она неприкаянная. Никто из тех, кто недавно лишился дома, не может быть настолько грязен. (За исключением мальчика, подсказывает твой разум, но есть разница между грязью катастрофы и немытостью.) Волосы женщины свалялись, как и твои, но от обычного небрежения. Они висят неровными жирными сосульками. Ее кожа не просто грязна, грязь навечно въелась в нее. В этой грязи есть железо, и оно заржавело от влаги ее кожи, окрасив ее поры красным. Некоторая ее одежда свежая – понятно, откуда она взяла ее, судя по тому, сколько брошенного добра ты видела вокруг дорожного дома, и у ног ее лежат три рюкзака, набитые припасами, и к каждому прикреплена фляга. Но дух от нее идет настолько крепкий и могучий, что ты надеешься, что она всю воду использует на помывку.

Ее глаза мечутся между тобой и Хоа, быстро и точно оценивая вас, и через секунду она пожимает плечами и заканчивает наполнять флягу двумя сильными долгими рывками. Затем она берет ее, завинчивает, прикрепляет к одному из тюков у нее под ногами и неожиданно умело, даже заставив тебя немного опешить, взваливает все три на плечо и поспешно отступает.

– Налетай.

Конечно, ты и прежде видела неприкаянных, все видели. В городах, где требуются более дешевые работники, чем Опоры, и где профсоюзы Опор слабы, они живут в трущобах и попрошайничают на улицах. В других местах они живут между общинами в лесах, на краю пустынь, где промышляют охотой и строят хибары из мусора. Те из них, кто не ищет проблем, воруют с полей и амбаров на краю территорий общин. Те, кто хочет драки, разоряют маленькие плохо охраняемые общины и нападают на путников на малых дорогах квартентов. Губернаторам квартентов до этого мало дела. Держи всех начеку и напоминай нарушителям, как они могут кончить. Но если грабежей слишком много и есть жертвы, то ополчение идет охотиться на неприкаянных.