– Что, Сашка, похоже, не будет нам ни смены, ни горячей каши? – Нелюбин, опустившись на дно траншеи, не торопясь, скручивал «козью ножку». Слюнил край бумажки, бережно обдергивал его и прижимал дрожащим пальцем. – Хуже, если вперёд пошлют. Наспроть брода-то – мы. А у меня во взводе четырнадцать штыков осталось.

– Четырнадцать – это сила. Сколько пулемётов?

– Пулемёты все целые. С трохвейными – четыре. Для обороны, может, и сила. А если, ёктыть, вперёд пошлют?

– Пошлют вперёд, пойдём вперёд. У них там сейчас, на той стороне, тоже хвосты дрожат. – И Воронцов, спустившись с бруствера, кивнул биноклем в сторону реки. – Вот что, братцы. Слушай задачу. Первое, что надо сделать, – составить списки погибших и выбывших по ранению. Через полчаса списки должны быть у меня. Второе: расставьте пулемёты с таким расчётом, что, возможно, придётся отражать контратаку. Позиция у них хорошая. Наша им не нужна. Но попробовать наши силы могут. Третье: расчистить окопы и убрать трупы. Своих вынести за огороды и закопать там. Жара. Долго они так не пролежат. Старшина с кашей скоро прибудет. Какие есть вопросы?

– Вечно с этим старшиной проблема, – сказал лейтенант Медведев. – Давно пора его приструнить. Старший лейтенант Кац, как замполит, мог бы хотя бы тут порядок навести. Два часа уже прошло, как мы в селе, а кухонь всё нет. Разве это порядок?

– Каца, как видите, тоже нет.

– Такой же, как и старшина. Пожалуйся на них…

– Кац, должно быть, донесение в штаб полка пишет о том, как рота деревню брала, – усмехнулся Медведев.

Воронцов почувствовал, что взводные замерли, ждут, что скажет он. Что он мог сказать? Обсуждать поведение старшего по званию? Нет, он, офицер, такого себе не позволит. Он посмотрел на лейтенантов. Бельский, обычно молчаливый, заговорил торопливо, сбивчиво. Так выплёскивают наболевшее:

– Старший лейтенант Кац только и занят тем, что интригует и придирается по мелочам. Основную свою работу целиком переложил на агитаторов. А в бою я его вообще ни разу не видел. И не чувствовал, что он руководит боем. Не знаю, почему его терпел капитан Солодовников. Вы как хотите, а я считаю долгом чести доложить об этом по команде. Поведение замполита плохо действует на личный состав конкретно моего взвода. За всю роту отвечать не берусь. Но вопросы от бойцов вроде таких, где место старшего лейтенанта Каца в бою, я уже слышал. Рядовые бойцы смеются над офицером! Каково?!

– Сынок, воюй спокойно. Исполняй своё дело и не смотри туда, что тебя не касается. – Нелюбин затянулся так, что самокрутка засвистела и с кончика посыпались огненные крошки, похлопал Бельского по плечу. – У них одна война. У нас, окопников, другая. Вот пожалуешься ты, и что изменится? Кто тебя поймёт? Кто твой рапорт разбирать будет? Такой же замполит. Ворон ворону глаз не выклюет. А тебя могут не просто клюнуть, а заклевать. Ты подумай, кто мы на войне?

– Я – лейтенант, командир взвода! – возразил Бельский. В голосе его клокотало негодование и бессилие одновременно.

– А ты слыхал, как нас в верхних, ёктыть, эшелонах называют? Ванька-взводный! Кто ты есть? Да Ванька-взводный! У нас, ребятушки, своя семья. У них там своя… Нам, главное, тут, у себя, подружней держаться.

– Это точно. Наше дело всё равно никто за нас выполнять не будет.

– Да что тут рассуждать! Старший лейтенант Кац, что ль, Бродок удержит?

– Его дело донесение написать.

– Донесение и Воронцов напишет. – Нелюбин докурил, сунул бычок под каблук давно нечищеного сапога.

Воронцов снова обвёл их взглядом и сказал:

– Ну что, отвели душу? Давайте договоримся: этого разговора у нас не было. Ближайшая задача – не дать немцам контратаковать. Одновременно готовьте взводы к атаке на ту сторону. Вы сами должны понимать, пока рота существует как боевая единица, нас не отведут. Судя по всему, ни полк, ни дивизия не достигли конечного рубежа атаки. Значит, в ближайшее время будем исправлять положение. Поговорите с легкоранеными. Если кто может остаться в строю, пусть останутся.

Пожар ещё полыхал, догорали головешки, дымили, дотлевая, стожки прошлогоднего сена. Внизу, в пойме, напротив третьего взвода, чадил «гроб», нагруженный ни то тряпьём, ни то бумагами. Ветер разносил чёрные лопухи пепла. Когда стемнело, бойцы, не дождавшись старшины с его вечно плутавшими по тылам кухнями, полезли за немецкими ранцами в надежде поживиться хотя бы чем-то съестным. Принесли и пачку обгоревших папок. Листы картонок и бумаг, лежавших под ними, истлели с краёв, но в середине вполне сохранились.

– Товарищ лейтенант, вы, говорят, в их каракулях разбираетесь. Что это такое? Вроде какие-то документы. Может, важное что? – Сержант Марченко бросил на ящик несколько папок и обгорелых журналов. – Ребята принесли. Там, в «гробах», всё ими забито. Думали, жратвой поживиться… А там этот хлам. И зачем он им?

Воронцов включил сигнальный фонарик, склонился над трофейными бумагами. Долго листал, раскладывал по дну окопа.

– Ну что? Нужное что-нибудь? Или так, барахло? – Марченко возился со своим противотанковым ружьём и поглядывал на взводного. Мало ли какие документы захватили и доставили командиру его бронебои? А вдруг такие, что за них орден дадут?

– Это – архив учёта погибших. Пятая танковая дивизия. Вот, смотри, описание места захоронения. А это копия похоронного свидетельства. Подлинник направлен родным семнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок второго года. А вот документы на погибших в сорок первом году. Деревня Полукнязево, Смоленская область. Вот этот награждён Железными крестами Первого и Второго класса. Значится даже фамилия и звание того, кто вручал награды. Топографическая привязка. Фамилия капеллана, который отслужил молебен.

– Капеллан – это кто? Вроде попа?

– Да, армейский священник.

– А у них вера какая? Я на убитых кресты видел. И книжечки в карманах, навроде молитвенников…

– Католики, лютеране.

– Тоже в Христа, значит, веруют? Верующие. Даже на пряжках «С нами бог» написано. Злой у них бог, несправедливый. – Марченко кивнул на обгоревшие папки и журналы учёта. – А вот о мёртвых своих они лучше заботятся.

– И нам никто не мешает о своих убитых позаботиться. Вы своих всех собрали?

– В деревне всех. А кто в поле…

– Вот видишь.

– Не поползёшь же в поле, товарищ лейтенант.

– Ночью отряди людей, сделайте носилки и пройдите по танковым следам. И осторожнее, там могут быть мины. Соберите всех убитых. И оружие тоже.

Сержант ушёл. А Воронцов вспомнил, как несколько дней назад хоронили недалеко от этой деревни убитых во время ночного боя. Вспомнился сержант из похоронной команды, его настойчивое желание выполнить чей-то приказ снять с убитых одежду и обувь. Вспомнилось, как тащил к воронке окоченевшее тело Стёпки Смирнова. Там и лежит он теперь, под Зайцевой горой, под чужой фамилией. И даже мать родная не знает, где его искать, под каким холмиком? Давно надо было написать ей, сообщить подробности, но что он напишет матери Степана? Что, мол, ваш сын, Степан Смирнов, рядовой отдельной штрафной роты, геройски погиб и похоронен там-то и там-то? А если это письмо прочитают вначале здесь, неподалёку от передовой, в одной из землянок особого отдела полка?