План сработал: погибли виновные, доведенные до предела собственной совестью. Невинные уцелели. Что может быть справедливей?

Сама корпорация «Мечты о будущем» выжила, восполнив потери в личном составе, однако чума в Африке прекратилась. Лидеры же континента, услышав ложную весть об африканском антидоте, велели ярчайшим умам своих университетов создать противоядие хоть от чего-нибудь. Через пять лет они запатентовали вирус, который излечивал симптомы, а затем и сами болезни вроде рассеянного склероза, хронической усталости и диабета.

В результате Африканское сообщество наций из должника превратилось в кредитора, стало ссужать деньги западным странам.

Вот это была бомба (психологическая, конечно). Так шарахнуло на политическом уровне, что сама до сих пор удивляюсь.

За свою жизнь я не раз меняла ход истории. Но так и осталась незамеченной. Таков мой удел — не получать признания. Но в тот момент на признание мне было плевать.

Только через четыре года мне нарастили новую кожу. Я потребовала улучшенные грудные имплантаты и смеховые морщинки в уголках глаз — надоел эффект вечно юного, свежего лица.

Получив новую кожу, я сняла номер для новобрачных в пятизвездочном отеле, напилась шампанского и всю ночь валялась на кровати обнаженная. Не мастурбировала, не спала — просто любовалась на себя в потолочное зеркало. Ведь еще сутки назад я была ходячим освежеванным трупом, от которого дети разбегались с криками и который не мог ни к чему прикоснуться.

Красоту мне вернули, но душу не вылечили. И по сей день бывает, что я ни до чего не могу дотронуться. При виде освежеванного цыпленка у меня случается истерика, а синяк или ссадина запросто могут вызвать панику.

Я приняла эти фобии, живу с ними, стараюсь на них не зацикливаться. Лечу себя сама.

Я до сих пор считаю себя чудовищем, освежеванным зверем. Ничто не убедит меня в обратном. Где-то в глубине моей души есть колодец, сточная яма, там и живет мой кошмар, там кипит и бурлит ненависть.

И там же таятся два греха: я виню себя в том, что мой сын родился из искусственной матки без отца, у матери возрастом почти в двести лет; я виню себя в том, что не была со своим сыном, не кормила его грудью, не баюкала, не стирала пеленок. Питер родился, когда я только начинала работать в «Поможем Африке». Когда я лишилась кожи, ему исполнилось всего четыре годика; переполненная ненавистью, я даже не обращала на него внимания.

Питеру исполнилось восемь, когда мне восстановили кожу. В это время страх чужих прикосновений частенько загонял меня в запои. Я срывалась на Питере, орала, а иногда в спальне облизывала его, рассказывая страшные истории — специально, чтобы ранить мальчика, причинить боль.

Сейчас, конечно, можно покаяться перед Питером, но времени вспять не развернуть.

Подросток из Питера вышел дикий, но я прощала ему все, ведь он моя плоть, моя кровиночка. Он купался в любви и заботе (как думаете, кто оплачивал все счета, развлечения, кто вносил залог, если Питер попадал в тюрьму?). Стремясь быть лучшей для сына, я закрывала глаза абсолютно на все его проступки — снова и снова, снова и снова.

Так я ли виновна в том, что мой прекрасный, мой любимый сыночек стал самым злым и деспотичным человеком за всю историю нашей расы?

Я слежу за собственной смертью.

Алби окутывает меня собой — бережно, почти что с любовью — и отпускает.

Падаю на пол, объятая пламенем. Воплю и катаюсь в попытках потушить себя. Бесполезно. Моя кожа плавится, кости обугливаются.

Погибаю в страшнейших мучениях.

Агония прекращается. Перезагрузив CD-ROM, я нажимаю «Воспроизведение» и снова смотрю на свою смерть.

Алби окутывает меня собой — бережно, почти что с любовью — и отпускает.

Падаю на пол, объятая пламенем. Воплю и катаюсь в попытках потушить себя. Бесполезно. Моя кожа плавится, кости обугливаются.

Погибаю в страшнейших мучениях.

Агония прекращается. Перезагрузив CD-ROM, я нажимаю «Воспроизведение» и снова смотрю на свою смерть.

Алби окутывает меня собой — бережно, почти что с любовью — и отпускает.

Падаю на пол, объятая пламенем. Воплю…

* * *

Нажимаю на паузу. Смотрю на маску смерти, в которую превратилось мое лицо. Ох, не надо бы, так мне только хуже становится. Но я вновь нажимаю на «Воспроизведение» и смотрю, смотрю, смотрю на свою смерть…

— Назовем это праздником в честь воскрешения, — предлагает Флэнаган. В глазах у него — огоньки (как они меня достали!).

— Я не умерла, — строго возражаю я. — И никогда не умирала. Вы убили мой клон.

— Вот только твой дражайший сынок об этом не знает. Флэнаган лыбится, а у меня вот-вот начнется истерика. Но я держусь изо всех сил. Возражаю мрачным тоном:

— Откуда такая уверенность в том, что мой сын знает, а чего не знает?

— Он видел тебя на экране, видел, как ты погибаешь, и позволил тебе умереть.

— Правильно сделал.

— Поступив таким образом с матерью?!

— С террористами и вымогателями — никаких переговоров! Никаких уступок им делать нельзя. Таков основной принцип нашего законодательства.

— Но ведь ты мать Гедира, ты дала ему жизнь.

— Не такая уж я и мать.

— И тем не менее он позволил тебе умереть. — А от меня-то ты чего хочешь?! Прошения?

— Поддержки.

— Я все еще пленница — приказывай.

— Что, если мы тебя выпустим? Освободим и позволим уйти? — Ах, не смешите меня, капитан Флэнаган! Твой идиотский план провалился, и теперь все вы беглые преступники. Гедир твою шайку найдет и предаст медленной смерти. Советую хорошенько насладиться этим вечером, он может стать для тебя последним.

— Совсем наоборот. Таков и был мой план, все идет, как задумано.

— Не получить выкупа — таков твой план?!

— На что нам выкуп? Мы крадем только нужное. Деньги Гедира нам ни к чему.

— А пленники?

— Тоже часть плана. Я требовал освободить узников, которых успели казнить. Их что-то около четырехсот десяти тысяч, и они месяц как мертвы. Каждые тридцать дней Гедир казнит полмиллиона человек.

— Опять издеваешься.

— Как ты допускаешь подобное? Как потом спишь по ночам?

— Я тут не при делах.

Флэнаган молчит, сдерживая гнев. Потом произносит:

— Ты свободна. Яхту тебе приготовят. Лети.

— Я… свободна? — Да.

Не может быть.