И поняла: сейчас или никогда.

Поэтому, взглянув на Геннадия в последний раз и понимая, что больше никогда не увидит его живым, а только мертвым, с развороченной кровоточащей раной в груди, сделала еще полшага вперед…

Да, то, что с обмана началось, обманом и закончилось. Нежели это циничная усмешка судьбы? Ах, а как захватывающе все когда-то начиналось — и чем в итоге закончилось? Неужели это неизменный конец любого брака?

И любой, даже самой большой и неземной, любви.

Ведь у того, что есть начало, всегда должен быть и конец.

Всегда.

Но какая теперь разница? Вот именно — совершенно никакой!

Инна еще раз взглянула на налившееся кровью лицо супруга, человека, которого когда-то она безумно любила и который, в этом-то весь фарс, тоже любил ее. И которого она теперь ненавидела, желая убить.

На глазах их сына. Их единственного сына.

Собиралась? Да, собиралась.

И убьет. Прямо здесь и сейчас.

— Чего медлите?! Стреляйте же в нее! — прокричал муж, и Инна замерла.

А затем без малейших колебаний нажала спусковой крючок…

— Нина? Ведь вас зовут Нина?

Перед ней стоял темноволосый, коренастый, но, без сомнения, привлекательный молодой человек.

Инна сначала не поняла, что вопрос адресован ей, и чуть не расплескала бокал с разноцветным коктейлем с бумажным зонтиком, совсем как на Западе, который ей на вкус решительно не нравился, однако избавиться от которого у нее духу не хватало.

Нет, конечно же, он ошибся, потому что на этой вечеринке, куда ее притащила сокурсница, Инна никого не знала. И никто не мог знать ее.

— Вы же Нина? — продолжал допытываться молодой человек, а до Инны вдруг дошло: ну конечно, это всего лишь незамысловатая уловка, чтобы познакомиться с ней. Называешь наугад первое попавшееся имя, и доверчивая девица выдает свое настоящее. Завязывается легкая беседа, а потом…

Инна покосилась на парочку, которая страстно целовалась на подоконнике неподалеку. А когда она ходила в ванную комнату, то, едва раскрыв дверь, тотчас захлопнула ее, потому что там, прямо ванне, творилось такое…

Видимо, все кровати в этой квартире в сталинской высотке были уже заняты.

Зря она позволила себя уговорить, зря. Неужели это и есть «золотая молодежь»? И что в этом хорошего — в отсутствие могущественных родителей, укативших куда-то в Пицунду, напиваться до потери пульса заграничным алкоголем, заниматься напропалую с незнакомым партнером сексом и пробовать какую-то белую гадость, которую из-под полы раздавали на этой элитной вечеринке в элитном доме для элиты советского общества?

Нет, она студентка второго курса одного из педагогических институтов столицы, не привыкла к такому. Знали бы ее родители: мама, работавшая медицинской сестрой, и отец, трудившийся на химическим заводе в небольшом городке на Волге, где Инна родилась и выросла и где жила до того, как поступила в московский вуз.

Ну и хорошо, что не знают. И никогда не узнают!

— Нина, разрешите с вами познакомиться, — улыбнулся молодой человек, протягивая ей широкую ладонь. — Меня зовут Геннадий Фарафонов, и я имею честь быть шапочно знакомым с вашим папой.

Точно, или безбожно клеится, или путает ее с кем-то. Потому что этот самый Геннадий Фарафонов ну никак не мог быть знаком с ее папой, трудягой на провинциальном химическом предприятии в маленьком городке на Волге.

— Я не Нина, — произнесла она наконец, начиная тяготиться происходящим. — Меня зовут Инна. — И приняла решение, что покинет эту вечеринку. Зачем она вообще решила сюда пойти? Потому что сокурсница уговаривала: наверное, ей страшновато было одной сюда заявляться или хотела продемонстрировать, какие у нее связи, раз приглашают в такие места.

Только однокурсница, мечтой которой был перспективный муж и московская прописка, почти сразу, повиснув на каком-то белобрысом, прыщастом, но явно разбитном и являвшимся душой компании парне, куда-то исчезла. Инна подозревала, что приятельница и ее кавалер скрылись в одной из соседних комнат, где, судя по разнообразным звукам, творилось то, о чем она не желала знать.

— Извините, — произнесла Инна, вставая.

Ей хотелось поскорее покинуть эту нехорошую квартиру. Ей не требовался ни перспективный муж, ни московская прописка. И кто ей точно не требовался, так это самый навязчивый темноволосый молодой человек, который явно не желал отпускать ее.

Инна, пытаясь протиснуться мимо нахала, оказалась задета каким-то типом, на котором повисло то ли три, то ли четыре хохочущие полуголые (а одна, кажется, полностью голая) девицы, и расплескала коктейль.

Прямо на свое платье — единственное парадное. Хотя, по сравнению с модными западными шмотками гостей этой вечеринки, она была одета старомодно и безвкусно, в общем, совок совком.

Чувствуя, что жидкость растекается по груди, Инна решительно направилась к выходу. Нет, в ванную она наведываться больше не будет.

В гигантской прихожей, где кто-то сидел на паркетном полу и втягивал через нос белый порошок, некто иной виртуозно рассказывал гнусный матерный анекдот, а сразу три парочки бесстыдно сосались и, кажется, были готовы перейти Рубикон, Инну настиг все тот же Геннадий Фарафонов.

Протягивая ей салфетку, он произнес:

— Вот, прошу вас, Нина! Или вы мне разрешите…

Его ладонь потянулась к ее груди, и Инна надавала ему по рукам. Вот ведь хам!

А затем, не слушая извинений этого самого Геннадия Фарафонова, выбежала из квартиры и, едва не налетев на выходивших из лифта размалеванную красотку и двух в стельку пьяных молодых людей, судя по всему, братьев-близнецов, ринулась вниз по лестнице.

Перепрыгивая через две ступеньки, Инна спустилась с шестнадцатого этажа вниз и, толкнув массивную дверь, вышла наружу.

И только когда дверь захлопнулась, она, ощутив резкий порыв ноябрьского ветра, вдруг поняла, что свое пальто оставила в нехорошей квартире!

Коря себя за подобное головотяпство и чувствуя, что сейчас расплачется, Инна дернула дверь за ручку, однако та не поддавалась, потому что была заперта, чтобы попасть в подъезд, требовался ключ. Дом-то был элитный.

Подпрыгивая на легком морозце, Инна принялась ждать, пока кто-нибудь не войдет или не выйдет. А что, если у нее поинтересуются, к кому она идет?

В самом деле, к кому? Однокурсница называла какие-то имена, однако Инна пропустила их мимо ушей.

В свете фонаря кружились, сверкая, снежинки. Час от часу не легче! Инне стало страшно. Зуб на зуб не попадал, ноги закоченели. Она снова дернула ручку двери.