– А смысл? – пожал плечами шеф.

– У меня было бы время все обдумать, как-то подготовиться. Всяко лучше, чем на бегу, впопыхах. Я, конечно, всегда хвастал умением ловить информацию на лету, но, похоже, переоценил свои возможности. По крайней мере, сейчас я вообще ничего не понял из ваших объяснений. Кроме того, что должен буду обнять вас на прощание. Целоваться хоть не придется?

– Не придется, – утешил меня сэр Джуффин. – Это я тебе твердо обещаю. А все остальное само уладится, вот увидишь.

Я уже успел убедиться, что обещаниям шефа вполне можно доверять, сколь бы легкомысленно они ни звучали. И все же предпочел бы услышать нечто более похожее на вразумительную инструкцию.

– Сейчас мы пойдем помедленней, – сказал сэр Джуффин. – А ты, пожалуйста, прислушивайся к своим ощущениям. Если тебе вдруг захочется где-то остановиться, ни в чем себе не отказывай. Свое место Страж всегда выбирает сам, даже неопытный. Это правило.

После этих его слов я почему-то окончательно рассердился. И без того происходящее больше походило на тягомотный сон, чем на нормальную человеческую жизнь. А тут еще к ощущениям, оказывается, надо прислушиваться. Отличное задание, ничего не скажешь. Главное, внятное.

– А ты молодец, злишься, – ухмыльнулся шеф. – Я бы на твоем месте да в твои годы давным-давно от страха в штаны навалил. А вот сэр Шурф – тот бы, пожалуй, в драку полез. На твоем месте и в твои годы, опять же. Надо же, никогда бы не подумал, что вы настолько похожи.

Видимо, предполагалось, что это комплимент. Но для меня прозвучало как оскорбление. Я только еще больше рассердился. Огрызаться, однако, не стал – что толку, если шеф меня и так насквозь видит. В таких обстоятельствах внешняя невозмутимость – единственное, что можно противопоставить чужой немилосердной проницательности.

Мы действительно пошли гораздо медленнее. Я глазел по сторонам, хотя ничего интересного вокруг по-прежнему не было – темнота, каменные стены, земляной пол. Прислушиваться к собственным ощущениям тоже оказалось не слишком увлекательным занятием. Только и радости, что окончательно осознал, до какой степени не выспался, понял, что зря так туго замотал тюрбан, и почувствовал, что у меня чешется нос, а костяшки левой руки слегка ноют после встречи с надменной бровью незнакомого Магистра.

Раздумывая обо всем этом и почесывая нос, я прибавил шагу, а потом машинально свернул налево, словно знал дорогу и был проводником; мои спутники безропотно последовали за мной. Я остановился, чтобы подождать их, и вдруг понял, что мне очень нравится стоять на этом месте. Так хорошо, что идти дальше не имеет смысла. Тяжелая от усталости голова стала ясной и сообразительной, как в начале экзамена, когда вопрос уже задан, а отсчет отведенного на подготовку времени еще не пошел. Теперь было даже смешно вспоминать, как я рассердился на Джуффина за непонятные объяснения – что там такого уж непонятного, скажите на милость? Сам дурак, что слушал вполуха по студенческой привычке. Ну хоть запомнил все, и то хлеб.

– Ага, – сказал шеф. – Похоже, пришли.

Я посмотрел ему в глаза и рассмеялся – не то от радости, что он вот так сразу все понял, не то от удовольствия глядеть на своего благодетеля, который привел меня в это прекрасное место, не то просто от беспричинного счастья, в точности как этот наш развеселый призрак, Обжора-хохотун, дырку над ним в небе, будь он благословен во все времена.

Тут в моем повествовании наступает вполне естественная заминка. До сих пор я рассказывал вам историю сэра Мелифаро из Ехо. С тем же успехом это могла быть история Ахума Набана Дуана Ганабака – мне-то все равно, но вам она, пожалуй, понравилась бы гораздо меньше, поскольку у его историй нет ни начала, ни конца, ни даже намека на то, что вы называете сюжетом, его жизнь – набор эпизодов, последовательность которых если и подчинена логике, то столь непостижимой, что даже он сам – я сам – только теоретически допускаю возможность ее наличия.

Однако теперь начинается моя история. Короткий, но чрезвычайно важный ее эпизод, повествующий о рождении того, кто нынче пришел к вам в гости, ел с вами салат и пирог, того, кто сейчас рассказывает, как сэр Мелифаро из Ехо стоял, до краев переполненный охватившей его радостью, а Ахум Набан Дуан Ганабак из ниоткуда, точнее, из той незримой части «отовсюду», о существовании которой легко знать, но невозможно говорить, неторопливо к нему приближался, с любопытством глазел по сторонам, отмечая, что здесь он, похоже, еще никогда не был. Сэр Мелифаро, пленник и властелин реальности, построенной на причинно-следственных связях, прекрасно помнил, как попал в это удивительное место, и думал: «Как же мне повезло, что я связался с Джуффином, который, оказывается, прекрасно знал, что мне нужно». А Ахум Набан Дуан Ганабак, дитя хаоса и его живое воплощение, привыкший быть свидетелем и участником множества фрагментарных событий, связанных друг с другом лишь его цепкой памятью, лишенный даже намека на твердую опору и не умевший существовать иначе, представления не имел, как, когда и зачем здесь оказался; врожденное отсутствие способности задаваться подобными вопросами было залогом его несокрушимого душевного покоя.

А потом родился я. Обе половины моего существа почуяли присутствие двойника прежде, чем увидели; к тому моменту, как глаза их встретились, они уже всегда знали все – друг о друге, и о том, как устроены, и почему так, и сколько всего было прежде и будет потом. Момент встречи стал суммой их прошлых и будущих, началом и одновременно полной отменой представлений о началах и концах – жизни, времени, пространства, знания, восприятия, вообще всего. Помню, как это было здорово – смеяться сразу двумя ртами от двух совершенно одинаковых безудержных радостей, охвативших оба моих существа одновременно. Происходящее было внове для обеих моих половин, но совершенно естественно для меня, потому что я – тот, кто только так и живет, если уж посчастливится родиться.

– На твоем месте, сэр Мелифаро, я бы постарался поскорее от нас избавиться, – мягко сказал сэр Джуффин Халли. – Ты теперь, пожалуй, не заскучаешь, а у нас на Темной Стороне встреча назначена.

Сейчас его давешняя инструкция казалась мне не только простым и понятным, но и совершенно естественным делом. Обнять путешественников, добравшихся до границы – не разных миров, но взаимоисключающих концепций мировосприятия, это я сейчас понимал так же ясно, как собственную роль в этой восхитительной игре, – запомнить вкус и смысл прикосновения, отпустить своих спутников, почти забыть об их существовании, но ни на миг не упускать из вида, потому что, если уж путешествие на изнанку реальности затевается в присутствии Стража, проследить за порядком – его долг и одно из величайших удовольствий; для Стража вообще всякое действие, включая вдохи и выдохи, – неописуемое, неповторимое, бесценное удовольствие, просто потому что мне очень нравится быть.

Потом они ушли, а мы остались. Я остался.

Все происходившее было совершенно естественно для меня; в то же время в моем распоряжении находились воспоминания, представления, ожидания и внутренние логики обеих моих половин. Поэтому я вполне осознавал, что мои нынешние возможности значительно превосходят то, что считали своим пределом эти двое. Для сэра Мелифаро наиболее удивительной оказалась способность присутствовать при великом множестве разнообразных событий одновременно, для Ахума Набана Дуана Ганабака – внезапное понимание, что события эти можно как-то оценивать и (теоретически) влиять на их ход своей волей. Оба они были совершенно ошеломлены столь фундаментальными переменами и в то же время принимали произошедшее как нечто совершенно естественное и даже обязательное, потому что невозможно относиться к подобным вещам как-то иначе, будучи мной.