Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В Провансе тоже есть деревья, — подумав минутку, промолвил Оливье. — И там тепло... Может гак случиться, что мне нечего будет вам предложить, кроме хижины пастуха или пещерки в горах, но там мы будем ближе к Господу, и я не вижу оснований отказать вам в куске хлеба...
В темных глазах Монту, кажется, мелькнула слеза... Но он только проговорил:
— Спасибо!
Ночью выпал первый снег — слишком легкий, чтобы проникнуть сквозь густую путаницу ветвей в лесу. На рассвете путники отправились в Корбей. Поля и луга снег покрыл легким белым покрывалом. Реми уступил своего мула отцу, а Монту, который был легче остальных, взял его к себе вторым седоком. Это замедлило движение, но спешить теперь было некуда, ведь все уладилось.
Они подъезжали к Эсоне, когда разразилась катастрофа...
Неожиданно узкая дорога оказалась запруженной людьми до такой степени, что невозможно было пробраться ни здесь, ни тем более по склону, где толпились крестьяне. Но четверо странников об этом и не думали, пригвожденные к месту стоявшими поперек дороги всадниками, над которыми развевались флажки и знамена с гербами Франции: лошади, слуги, лучники, знатные сеньоры окружали человека, которого Оливье и Монту, к своему ужасу, узнали прежде, чем услышали, как его имя, повторяют сотни голосов:
— Король... Король!
Это был он, и в то же время не он. Под бархатным небесно-голубым капюшоном мертвенно-бледная кожа обтягивала осунувшееся лицо, фиолетовые тени залегли вокруг поблекших голубых глаз. Филипп смотрел в одну точку и, казалось, ничего не видел. Он держался в седле, окаменевший, будто собственная статуя, но статуя эта шаталась, и Юг де Бувиль и Ален де Парейль изо всех сил старались ее поддержать. Не успел Оливье подумать, что он грезит, что это невозможно, как Матье, который ехал впереди своих товарищей, закричал, безумно вращая глазами и изрыгая пену изо рта:
— Вы мне солгали! Он жив... Он жив!
Стегнув мула одной рукой, а другой обнажив кинжал, который он носил у пояса, Матье с рычанием ринулся на свою добычу:
— Да поможет мне мэтр Жак!
Нападение оказалось таким неожиданным, что толпа расступилась, и на мгновение ему показалось, что удастся нанести удар, но тут бердыш одного из дворян эскорта обрушился на голову Матье, и тот, с залитым кровью лицом, повалился на землю между копытами королевского коня и своего мула. Он не видел, как те, кто поддерживал Филиппа, помогли ему соскользнуть с седла и лечь на носилки, принесенные пажами... Люди вокруг Матье расступились. Они смотрели на это окровавленное тело, неподвижное и жалкое, над которым наклонился подошедший к нему капитан гвардейцев, после того как короля устроили на подушках. Между тем товарищи Матье спешились. Реми бросился было к отцу, но Оливье железной хваткой удержал его.
— Ты что? Выдать себя? Ему уже не поможешь...
— Он нуждается в помощи...
— Он мертв! Ни один череп не выдержит такого удара!
— Но это мой отец!
— Да, но теперь ты нужен своей матери, своей сестре! Надо жить для них...
Они услышали, как Ален де Парейль, перевернув тело Матье концом сапога, отдал приказ:
— Повесить его! В назидание остальным...
И тогда Оливье не смог выдержать рыданий, которые сотрясали грудь Реми. Разрезая толпу, которая смыкалась за ним, он подошел к Парейлю:
— Ради Бога, господин капитан, избавьте от позора семью этого несчастного сумасшедшего!
— Вы? Что вы здесь делаете? Разве вы не поклялись...
— Да, и я отправился в путь, но прежде чем уйти, хотел попытаться помешать... этому несчастному совершить дерзкий поступок, и мне это почти удалось.
— Что значит «почти»?
— А то, что мы полагали, что король умирает в Париже... И вдруг увидели его... верхом!
— Минуточку!
Кортеж тронулся в путь, окружая носилки и красивого боевого коня без всадника, которого конюх вел под уздцы. Ален де Парейль сказал несколько слов на ухо офицеру и задержался в конце процессии рядом с двумя гвардейцами, один из которых уже приготовил веревку.
— Этот... — произнес он по-прежнему жестко. — Кто он?
— Я думаю, вы знаете его?
— Теперь догадываюсь, раз за него просите вы. Матье де Монтрей? И вы хотите, чтобы мы оказали почтение его шкуре, тогда как он хотел убить короля?
— Говорю вам: он отказался от этой затеи, так как думал, что король при смерти.
— Пока еще жив... С той минуты, как его доставили в Париж, король только и говорил о возвращении в родной замок, чтобы отдать душу Богу там, где он ее получил из его рук. Одним из тех усилий воли, на которые способен только король, он приказал посадить его в седло, но силы, как вы видели, оставили его... Какая жалость!
Оливье не слишком удивился, заметив на обветренном лице офицера слезу, которую тот быстро смахнул кулаком. Подошел один из двух солдат:
— Месье капитан, так что, вешать? — спросил он, указывая на петлю.
— Нет. В том состоянии, в котором ныне пребывает наш сир Филипп, я думаю, он помиловал бы бренную оболочку этого сумасшедшего, великого в своем безумии. Мы уезжаем. Прощайте, шевалье, и надеюсь, вижу вас в последний раз.
Он вскочил верхом на своего коня, который терпеливо ждал хозяина, и отдал приказ разойтись тем, кто еще был здесь. Минуту спустя он со своими людьми отправился вслед мрачной процессии, уносившей короля.
Трое мужчин остались на дороге одни рядом с трупом, который теперь обнимал Реми. Пьер де Монту привел мула, на котором ехал Матье. Его сын и Оливье завернули тело в плащ, не обращая внимания на все еще текущую кровь, потом положили его на мула и пошли рядом, придерживая тело, чтобы оно не упало... Небо грязного серо-желтого цвета снова обещало снег. И он пошел, пока они в полной тишине возвращались на стройку в Корбей. И когда они добрались до места, тело великого мастера было словно покрыто белоснежным саваном...
Тем же вечером Матье де Монтрей был похоронен на маленьком кладбище у приходской церкви в присутствии всего капитула, от которого Реми не скрыл обстоятельств его смерти, но настоятель не поверил этому объяснению. Жителям Корбея объявили, что строитель оказался жертвой несчастного случая. Церемония была скромной, но от этого еще более трогательной.
Чертежи колокольни были закончены, и каноники решили доверить ее возведение Ковену, Реми же по-прежнему оставался резчиком. Что касается Оливье и
