Некоторые вообще не уходили.

Тяжелые ворота из дерева и железа открылись, и надзиратель обратился к толпе за стенами тюрьмы: люди замерзли и с нетерпением ждали новостей о казни Кольта.

Обитель привилегированного узника, расположенная напротив камеры Коулмана, была пуста. Дверь оставили открытой. Сиротливо висела на решетке занавеска, оставшаяся после «медового месяца».

Томми не мог оторвать глаз от опустевшей камеры, созерцая все атрибуты жизни франта: черное кожаное кресло с наклонной спинкой, мерцающую хрустальную вазу, перевернутую бутылку из-под шампанского, два хрустальных бокала, букет розовых цветов на полу, перо, оставшееся в чернильнице, плоскую зеленую флягу арманьяка на книжной полке и аккуратно сложенный черный платок, забытый на краешке стола.

Ирландец невидящим взглядом смотрел в одну точку. Мимо прошел мрачный священник.

Спустя минут пять Томми пришел в себя. Он сел на своей койке.

Пахло дымом.

Угольная печка возле кабинета Старины Хейса иногда выплевывала угольки в центральный коридор. В такие моменты горькая вонь креозота наполняла ноздри и разъедала глаза заключенным. Томми знал: этот запах — совсем другой.

Сначала он видел отдельные клоки черного дыма, потом длинные полосы и целые клубы ворвались в коридор, проникая через слуховые окна. В ту же секунду снаружи раздались взволнованные голоса:

— Пожар!

И где-то глубоко внутри тюремных катакомб подхватили этот крик.

Почти сразу началась паника.

— Спасайся кто может!

— Я не могу! Не могу выбраться!

Сквозь всеобщее смятение отдельный голос где-то внятно произнес:

— Пускай горит.

Заключенные орали и хватались за решетки, пытаясь спастись.

Отовсюду раздавался кашель и истошные крики ужаса:

— Не дайте нам сгореть!

— Пожалуйста! О Боже! Пожалуйста!

— Заткнитесь, нытики, сгореть заживо — ничуть не хуже, чем быть повешенным, — отрезал тот же голос, что прежде сказал: «Пускай горит!» Голос Томми Коулмана.

Главарь банды подобрался к окну, пытаясь глотнуть воздуха. Он знал, что теперь-то началось настоящее вечернее веселье. Была видна только узкая Леонард-стрит, находящаяся напротив тюрьмы, и языки пламени, отраженные в окнах здания муниципалитета, беснующиеся над куполом часовой башни и облизывающие похожее на гробницу здание Дворца правосудия.

Вокруг него были запертые в своих камерах словно мыши в мышеловке заключенные. Они кашляли и хрипели, а дым клубится и полз дальше, проникая внутрь через открытые окна и решетки.

Яркие, оранжевые языки пламени вздымались в темное ночное небо, и дым продолжал струиться по коридорам едкими черными облаками, не оставляя надежды на избавление.

— Кто-нибудь! Кто-нибудь, выпустите меня отсюда! Я не хочу умирать.

Начальник тюрьмы Харт ворвался в тюремный блок, его небесно-голубые глаза слезились от дыма и возбуждения, белки покраснели.

Дым стал еще более густым и едким. Все камеры смертников утонули в ядовитом тумане. Послышались ужасные хрипы и кашель приговоренных.

Томми почти весело наблюдал за всеобщим смятением.

— Скоро мы встретимся с дьяволом, уже поверьте мне! — вопил он.

Все вокруг были охвачены паникой.

Несколько надзирателей помчались по коридорам, по очереди вставляя ключи в замки и отпирая одну дверь за другой, предоставляя обезумевшим от ожидания заключенным возможность спастись — если получится.

Вдруг из дальнего конца коридора, где проводил последние часы Джон Кольт, раздались встревоженные крики начальника тюрьмы, перекрывшие собой всю остальную сумятицу. Неестественные, прерывистые крики, эхом отражавшиеся от каменных стен:

— Мистер Кольт мертв! Мистер Кольт мертв!

Эти вопли привлекли внимание Томми, и он обернулся в ту сторону, откуда они слышались.

— Мистер Кольт мертв! — Голос Харта звучал ясно, словно колокол. — Кинжал в сердце! Он мертв!

Начальник тюрьмы замер и остекленело уставился прямо перед собой.

На кушетке лежало безжизненное тело. Белые руки крепко сомкнуты на неподвижной груди. Мертвец сжимал ими кинжал. Украшенная драгоценными камнями рукоять торчала из груди, сквозь плотно сжатые пальцы сочилась кровь.

— Мистер Кольт мертв!

Харт, пошатываясь, вышел в центральный коридор.

Беспомощные пленники, по-прежнему запертые в своих камерах, отчаянно звали его:

— Начальник! Начальник! А как же я? Я не хочу умирать!

Они стояли у решеток, держась за прутья.

— Не позволяйте мне умереть здесь! Пожалуйста.

Харт оттолкнул спотыкающегося пьянчугу из камеры для хулиганов. Задыхаясь от дыма, он упал на колени и пополз по каменным плитам, ощупью отыскивая дорогу к камере Томми Коулмана.

С третьей попытки ему удалось попасть ключом в замок, и на какое-то мгновение они замерли на месте — заключенный и тюремщик.

Начальник тюрьмы повернул ключ.

Замок открылся с громким щелчком, и раздался резкий смех Томми.

— Богом клянусь, мне следовало бы позволить тебе сгореть заживо, маленький сукин сын!

Дверь камеры распахнулась, и главарь банды «Сорок воришек», прижимая красный платок ко рту и носу, устремился на волю мимо своего освободителя и сразу же растворился среди клубов дыма и всеобщей неразберихи.

Никто из властей или начальства больше не обращал на него внимания. Ирландец двигался стремительно, выставив руку вперед, словно слепой. В таком чаду было трудно что-либо разглядеть. Он ступал на ощупь. Легкие жгло дымом. Несмотря на платок у рта, беглец не смел вдохнуть глубже, чем требовала минимальная потребность в воздухе.

Вдруг он услышал голос:

— Сюда!

Надсмотрщик с заячьей губой стоял перед ним, указывая куда-то толстым пальцем.

— Ребята заждались тебя, приятель! Пошевеливайся.

В окрестном мраке раздался какой-то звук, тяжелые ворота открылись, и Томми Коулман растворился в ночи.

Старина Хейс сошел с парома на скользкие доски пристани: он возвратился в «Томбс» вместе с Джеймсом Холдгейтом. Преступник закован в наручники, второй конец которых надет на руку полицейского. В бруклинской тюрьме сыщику пришлось долго ждать, пока зарегистрируют поступление заключенного из Грейвсенда.

Еще до того как паром причалил, главный констебль наблюдал сияние в небе на востоке и слышал истошные крики:

— Пожар! Пожар охватил тюрьму! Смертоносный пожар!