– Мне надо помозговать, ваше благородие.

– Это разумно! Подумай, что ты будешь говорить против нас и кому. Нам следует знать фамилии тех людей. Приходи ко мне завтра не позднее десяти часов утра. Но предупреждаю: проболтаешься о нашем разговоре – будешь иметь дело со мной!

Руки полковника медленно опустилась на кобуру с револьвером. Горяев поклонился и пошел к двери.

– Минуточку! – окликнул его полковник. – Я приказал привлечь тебя к участию в обысках, походи немного в роли свидетеля, или, как говорят, понятого. Может, бог даст, и наткнешься где-нибудь на белую шапочку с голубой лентой!

– Все может быть, ваше благородие!

* * *

К Лежанкиным явились семеновский поручик, японский солдат и Горяев. Дома была одна Шуркина мать. Офицер потребовал письма, которые мать якобы получала от сына-красногвардейца. Женщина заплакала, приговаривая:

– Господи! Если бы Ваня хоть какую-нибудь весточку о себе прислал, я бы умерла от радости. Нету, господин хороший, никаких писем!

– Это мы сейчас увидим! – офицер грубо оттолкнул плачущую хозяйку к стене.

Обыск начался. Поручик и японец опрокинули этажерку, полистали некоторые книги. Видно было, что их интересовали не письма, искали они что-то другое. Открыли ящик стола, все выкинули оттуда, начали копаться в груде бумаг...

Мрачный Горяев сидел на табуретке около топившейся железной печки, наблюдая за этим разгромом. В углу комнаты стояла большая корзина. Офицер не открыл ее, а разрубил шашкой, белье раскидал, топтал его сапогами. Шагнув к Шуркиной кровати, проткнул подушку и подкинул ее к потолку, перья разлетелись по всей комнате, одно перо упало на печку и сразу запахло паленым. Поручик сбросил на пол одеяло, проколол в нескольких местах матрац, заглянул под него. «Будь ты один, я показал бы тебе обыск», – злился Горяев.

В это время офицер отодвинул кровать и, брезгливо морщась, начал пинать сваленную под ней старую обувь. К печке подкатился старенький подшитый валенок. Смазчик едва не ахнул: из голенища торчало дуло револьвера. «Вот что они ищут!». Он посмотрел на поручика, тот срывал со стены фотографии и открытки, японец спускался в подполье. Горяев нагнулся к валенку, выхватил Смит-Вессон и сунул его за пазуху. Из головы не выходила частушка:

А теперь поручик –

Золоты погоны...

– Поищем еще в сенях и во дворе! – распорядился офицер, пиная какую-то коробку.

– Не мешало бы и там пошарить! – поддакнул Горяев.

Японец выходил из комнаты последним. Он с размаху ударил прикладом по настенному зеркалу, оно закачалось, на пол посыпались осколки. Хозяйка дома даже не вздрогнула, она стояла у окна и, закрыв лицо руками, беззвучно рыдала...

Эдисон был на работе и ничего не знал. Во второй половине дня он вместе с Васюркой должен был отвезти на вагонетке новые шпалы к будке путевого сторожа, расположенной в трех верстах от семафора.

Шурка пошел к дежурному по станции получить разрешение на выезд. В комнате дежурного, как всегда, у фонопора сидел японский солдат и вызывал соседние станции:

– Хироку... э... э... Куренга... э... э... Мугзону э... э...

«Мало мы им тогда стаканчиков разбили», – думал Эдисон, получая от Хохрякова путевку...

Шпал погрузили не больше десятка, вагонетка шла легко, но Хохряков велел торопиться, так как скоро должны были проходить поезда. Элисон и Васюрка шли за вагонеткой, толкая ее перед собой. Эдисон недовольно поглядывал на скалистые горы, тянувшиеся рядом с дорогой.

– Гудят и гудят! – недовольно проговорил он.

– Кто? – не понял Васюрка.

– Да провода эти, покоя от них нет.

– Так уж они устроены, чтобы гудеть! – ответил Васюрка.

Шурка показал на телеграфные столбы.

– Видишь нижний медный провод? Это японский!

– Я знаю!.. Погоним вагонетку скорее!

Шпалы сгрузили под откос. Путевой сторож торопил ребят:

– Пошевеливайтесь, а то товарный нагонит и даст вам по затылку!

Вагонетку разогнали и запрыгнули в нее. Вдруг Шурка сказал:

– Гони один, а я на гору схожу!

– Зачем?

– Охота посмотреть японский провод!

– Стаканчики хочешь бить? – догадался Васюрка. – Тогда и я с тобой! Мы как в бане договаривались? По одному не ходить. Надо выручать друг друга в случае чего!

Шурка сердито сплюнул.

– Тебе нельзя! Вагонетку куда же девать! В карман, что ли?

– И тебе одному нельзя! – сопротивлялся Васюрка. – Другой раз вместе пойдем!

– Я сейчас хочу!

Эдисон спрыгнул с вагонетки и. цепляясь то за выступы камней, то за багульник или мелкие сосенки, полез в гору. Вот и столбы. Самый нижний провод медный. Шурка подошел к столбу, приложил ухо. Провода играли и пели, звенели и стонали, – целый хор разных голосов!

– Я вам покажу Хироку, Мугзону!

Четырех камней хватило, чтобы разбить фарфоровый стаканчик на куски. Шурка прицелился в стаканчик на следующем столбе. Когда провод повис на обнаженном железном крюке, Шурка глянул вниз и обмер: на гору карабкался японский солдат. Он шел от моста, восстановленного после взрыва. Мост теперь охранялся японцами. «Каюк мне!» – прошептал Шурка... Ботинки у японца были на кожаной подошве, они скользили, солдат падал, полз на животе. Шурка спрятался за сосну. Сердце бешено колотилось, но мысль работала четко: «Пока япошка лезет вверх, можно спуститься вниз левее скалы». Шурка перепрыгнул через небольшой камень и побежал к другой сосне. Японец поднял голову, увидел его и выстрелил. Шурка упал, бревном покатился вниз, ухватился за камень. Теперь японец его не увидит, пока не поднимется выше. До скалистого выступа Шурка не сбежал, а скатился. Спуска к железнодорожному полотну не было, с обрыва высотой сажени полторы Шурка спрыгнул прямо в кювет, забитый снегом. На путях – никого. Согнулся, перебежал полотно и покатился с откоса прямо в заросли тальника. Вот и река! Впереди небольшой островок, тоже заросший тальником. Шурка бросился к нему. Пуля просвистела где-то вверху, по долине раскатилось эхо выстрела. Шурка упал в снег на краю островка, пополз в кусты. И тут только заметил, что рукавицы он оставил на горе. От островка до другого берега расстилалось чистое поле. «Была не была, побегу». Японец больше не стрелял. Должно быть, он в это время спускался со скалы и потерял беглеца из виду.

На берегу, в кустах, Шурка присел, оглянулся.

Тихо. Никого. Сверкает снег.

Поднялся и что было силы пустился бежать по тальнику, пересек неглубокий овраг, нырнул в мелкий сосняк. Лес близко. Солдат сюда не пойдет один, испугается партизан...

Стемнело, когда Эдисон