совершали прогулку по улицам. Сейчас к Заречью ехали казаки. Их сопровождала толпа ребятишек. Костя и его товарищи тоже пошли за казаками. Кузя показывал свою осведомленность.

– С желтыми лампасами. Значит, наши, забайкальские!

Конники миновали первую улицу и свернули к макаровскому дому. Ставни его были открыты. У ворот стояла Конфорка. Все стало понятно: дочь купца принимала на постой семеновских казаков.

Ребятишек отогнали, ворота закрыли и поставили часового.

За обедом Костя узнал от отца, что минувшей ночью партизаны напали на японцев, охранявших мост, перебили их, забрали оружие и патроны. Руководивший сменой караула Цурамото пытался убежать, но его догнала партизанская пуля.

Костя ликовал. «Вот почему японцы сегодня, как пчелы, расшумелись, им теперь не до нас. Значит, мы Цурамото перед смертью катали». И он выскочил из-за стола, чтобы скорее сообщить ребятам приятную новость.

* * *

Машинист Храпчук, вернувшись с ночного дежурства, затопил на кухне плиту, вскипятил маленький пузатый самовар и сел за стол. В сенях кто-то протопал, с силой рванул прихваченную льдом дверь. Храпчук увидел у порога бородатого казака в черной, лихо сбитой на правый висок папахе, в новом дубленом полушубке и в пахнущих дегтем сапогах.

– Мое почтение, хозяин! – громко сказал незнакомец и, заметив, что Храпчук занят едой, прибавил: – Хлеб да соль!

Машинист оглядел гостя. Не зная цели прихода семеновца, старик ответил суховато, сдержанно:

– Здорово, служба! Зачем пожаловал?

– Не дашь ли, хозяин, топоришка какого? Вот устраиваемся у твоей соседки на жилье, а струмента маловато...

Машинист смягчился.

– Топор найдется... Садись-ка, служба, чай пить. Домашний, он вкуснее казенного! Или, может, атаман вас по утрам какао потчует? Откуда будешь?

Бородач шагнул от порога

– С Аргуни... Какаву эту отродясь не пил, а чайком побаловаться можно!

«Про атамана умолчал», – заметил про себя Храпчук. Казак проворно снял шапку, полушубок и прошел к столу.

– Калистрат Иванович Номоконов! – представился семеновец. – А тебя как звать-величать?

Хозяин назвался и потрогал на груди казака георгиевский крест.

– Ты, я вижу, в героях ходишь. На германской побывал? Да ты садись!

– Только-только из этого пекла! – Номоконов посмотрел в передний угол и, не найдя иконы, перекрестился на самовар, сел.

Храпчук налил ему чаю в большую железную кружку.

– Бобылем живешь? – спросил казак.

Машинист вздохнул.

– Старуха давно на том свете, дети в разных краях. А я один с «компашкой» маюсь.

– Это кто ж такой? Родственник, что ли?

Кравчук засмеялся.

– Паровоз! Лот сорок, мне родня!.. Так, говоришь, приходилось немца бить?

– И немца бил, и этого, как его, – казак хлебнул горячего чая, – австрияка рубил!

Храпчук облокотился на стол, внимательно посмотрел на гостя, подумал: «Знавал я на Аргуни порядочных людей... Пойду напрямик».

– Значит, всяких врагов русского народа бил. А кого теперь рубить собираешься?

Казак поставил кружку.

– Горячо, паря!

На вопрос не ответил. Храпчук заговорил снова:

– Вы, казачки, на нашем брате здорово руку набили. В девятьсот пятом так же вот приезжали к нам царевы слуги, нагайками угощали, у меня на спине рубец долго держался... Да и свинцом кое-кого накормили.

Номоконов, слушая хозяина, отодвинул от себя кружку.

– Куда гнешь? – спросил он.

Храпчук взял в руки столовый нож, повертел его, бросил на стол.

– А я спросить тебя хочу, Калистрат Иванович, в кого стрелять будешь? Опять же в нашего брата, рабочего?

Поглаживая бороду, гость сказал:

– Шубутной ты, хозяин, неспокойных кровей! Тебе жизни своей не жалко... При семеновском казаке да эдакие слова говоришь! Теперь ведь простые права: раз, два – и к стенке.

Старый машинист не шелохнулся.

– У меня, Калистрат, борода больше твоей и седины хватит. Меня стенкой не запугаешь, я смерти в глаза не раз смотрел. Не рубанешь ли ты меня первого для почина?

– Седины много, а котел работает не шибко! – в голосе Номоконова прозвучала обида. – Казак-то, он ить не одинаковый! Загляни ко мне в душу, кто я? Сызмальства на богатых казаков ворочаю. Не клади нас, паря, на одну полочку!

– Я и не кладу! – Храпчук снова придвинул казаку кружку. – А ты пей, не брезгуй рабочим чаем... Если ты на богатеев всю жизнь горб гнул, то почему же к Сергею Лазо не пошел? Ваши, аргунские, к нему целыми полками примыкали и на Даурский фронт против атамана двинули, даже домой не завернули. Вот какая арифметика, Калистрат!

Казак допил чай, перевернул кружку.

– Благодарствую!.. С фронта германского как мы в родные станицы рвались! Надоело три года вшей кормить. До Читы докатились, а тут агитаторы говорят: «Поворачивай!» – «Куда поворачивать?» – спрашиваем. «На войну!» – «Иди с ней, с войной-то, подальше!» Да по домам наши станишники и рассыпались. Я ить не шибко в политике кумекаю... Разбежались по домам, а дома в бане как следует попариться не успели. Завернул нас атаман. Разберись тут, кто против кого! У самого Семенова родной брат к красным подался. Вот тебе и арихметика!

Храпчук ухмыльнулся.

– Худо твое дело, Калистрат! То царю-батюшке служил, то к паршивому атаману перекинулся!

– Весна скоро, домой бы! – сказал Номоконов, думая о чем-то своем.

Хозяин отхлебнул чаю.

– С атаманом связался, скоро домой не попадешь!

Казак насторожился.

– С кем же мне связываться? Лазо теперь далеко!

– Поживем – увидим! – обнадеживающе произнес Храпчук. – Надолго вы к нам?

– Кто ее знает! – казак пожал плечами. – Говорят, в ваших лесах бандит какой-то объявился из матросов, людей забижает. Поймать его велено!

Казак значительно посмотрел на Храпчука, погладил бороду.

– Ну, лови! – засмеялся машинист. – Матрос теперь по тайге плавает, а она, как море, – широкая, раздольная... А может, его и ловить не надо. Вдруг он забижает тех, на кого ты с малых лет ворочал? Как думаешь, Каллистрат?

Номоконов начал собираться.

– Разговор нас с тобой большой, сразу все не разберешь, а меня, наверное, потеряли. Прощевай, хозяин! За чай и за топор спасибо.

– На доброе здоровье!

Машинист проводил казака до ворот.

– Заходи по-соседски, служба!

– Там видно будет! – уклончиво ответил бородач.

* * *

Пока Костя, вернувшись из школы, попил чаю, натаскал в избу дров, загнал корову в стайку и задал ей сена, на дворе окончательно стемнело. За станцией над горой показался месяц. Густо высыпали звезды. В поселке топились