— Нет. И Лютый это знает тоже. Потому что после того, как машина вылетела с трассы, кто-то остановился и проверил, живы ли они. Он сказал, что даже слышал плеск бензина из канистры, но потом нападающих спугнула подъезжающая скорая. А жаль. Лучше бы он сдох в муках, чем моя Элла. Она не заслужила такой смерти.

Я молча кусаю губы, уже жалея, что завела такой разговор. У Демида до сих пор не отболело, до сих пор не затянулась рана, а я тут со своими расспросами. Никто такого не заслуживает, но у меня язык не поворачивается сказать, что и Лютый не заслуживает тоже. Знаю, что Демид не хочет этого слышать и Костя, наверное, и правда тот самый монстр, о котором он говорил. Но желать смерти — это слишком. И в то же время Демида я понимаю. Переживи я такую потерю, уверена, сама бы ненавидела человека, который к ней причастен даже косвенно и всего на два процента.

— Извини, — говорю сдавленно, — Я не хотела.

— Все нормально. Я мало с кем об этом разговариваю, как ты понимаешь. Даже хорошо, что ты спросила, — невесело улыбается Демид.

Я вижу в его глазах эту бесконечную нечеловеческую боль, угасшую надежду и меня разрывает от всего этого. Когда-то я прочитала пафосные слова, что сильным людям не нужна жалость. Но на самом деле она нужна всем, особенно в такие моменты. И нет ничего унизительного в том, что тебя задевает чужая боль настолько, что ты готов ее разделить. Лишь бы другому человеку стало легче.

Не знаю, как поддержать его, какие подобрать слова. Все будет звучать не так или фальшивить.

— Можно заночевать у тебя? — вырывает из невеселых раздумий голос Рокотова, — Я просто сутки не спал, подремлю пару часов и поеду, пока не рассвело.

— Почему нет? — пожимаю я плечами, с радостью хватаясь за возможность увести разговор в другую сторону, — Дом большой. Только в других спальнях может быть пыльно. Леся активный ребенок, я и так еле успеваю убирать комнаты, в которых мы живем, а если еще и там буду, то вообще с ума сойду. Без того по два раза убирать приходится, она ведь везде ходит, ползает…

— Ты как будто оправдываешься. Перестань, — качает головой Демид, — Ты и так присматриваешь за Лесей, тебе забот хватает. Я посплю на диване в гостиной, чтобы вас не будить.

— Ладно. Пойду найду тебе подушку и одеяло тогда.

Я быстро убираю грязные тарелки в мойку и направляюсь наверх. Возвращаюсь назад уже с одеялом и подушкой, которые позаимствовала из одной из постоянно закрытых спален.

Честно сказать, я даже рада приезду Демида. В доме, кроме меня и Леси, постоянно находилось только два охранника. С ними мы иногда перекидывались словами, конечно, но только дежурными фразами. Они постоянно следили за периметром, проверяли что-то по камерам, и я не хотела мешать их работе. Так что разговоров с живым человеком не хватало.

А еще Рокотов хотя бы не считал меня глупой маленькой девочкой, в отличие от Лютого. Наверное поэтому разговаривать с ним куда легче.

— Вот, — слегка потрясаю я одеялом, когда появляюсь в гостиной.

Рокотов отрывается от разглядывания разбросанных по полу игрушек и благодарно кивает:

— Спасибо.

— Постелить?

— Не переживай, я сам управлюсь. Сейчас пойду с парнями из охраны переговорю и лягу.

— Ладно. Я тогда пойду лягу. Леся рано просыпается, — виновато улыбаюсь я.

— Конечно.

Киваю ему на прощание и возвращаюсь в спальню. Хорошо, что парни собрали кроватку для Леси и теперь можно было спать, не переживая о том, что она может упасть на пол с обычной постели и ушибиться. Так что я проверяю ее, укрываю получше и тороплюсь в душ. Раньше я любила почитать что-нибудь перед сном, даже те же конспекты — это и помогало уснуть, и материал хоть немного изучить подробнее. Но теперь от усталости меня хватало разве что на душ.

После ванной переодеваюсь в привычный ночной комплект и сразу же забираюсь под одеяло. Думать про что-то другое, кроме Леси, себе запрещаю. Особенно про ее отца. Нет. Лучше спать, а если быстро заснуть не получается, лучше считать овец, вспоминать скучные книги или дурацкие прилипчивые песни. Лучше мучиться от этого, чем от того, что ему все равно.

Вместо этого из головы не выходят мысли о бывшей жене Демида и Кости. Элла… не знаю, какой она была, как выглядела, но погибнуть так никто не заслуживает.

Я почти проваливаюсь в сон, когда на тело наваливается непривычная тяжесть. Такое уже было однажды, когда не посчастливилось пережить сонный паралич: пошевелиться не можешь и мерещится такая чертовщина, что от ужаса кровь в жилах стынет. Но я просыпаюсь резко, без мучительных кошмаров. Не сразу понимаю, что темная фигура передо мной принадлежит Демиду.

Только когда Рокотов нависает надо мной, придавливая весом своего тела, и в нос проникает знакомый аромат его одеколона, я от шока едва выдавливаю хриплым голосом:

— Что ты делаешь?

Язык не слушается и тело как будто ватное. А Рокотов словно пользуется моим ступором, тянет одеяло ниже.

— Демид! — зову я в панике.

Его дыхание обжигает губы. Ладони скользят по голым плечам, скатывая тонкие бретели пижамы ниже.

— Я по тебе скучал. Очень, Соня, — он целует губами шею и вовсе смелеет. Руки мужчины скользят вниз и задирают легкую футболку выше. — Ты девственница? — хрипло спрашивает он, целуя мочку уха.

— Демид! — взвизгиваю я.

Отталкиваю его от себя, а сама отползаю на другую сторону кровати, тяжело дыша и испуганно пялясь на мужчину. Что, черт возьми, на него вдруг нашло?! Ладонью нашариваю кнопку настольной лампы на прикроватной тумбе и дрожащими пальцами шарахаю по ней. Свет от нее резко бьет по глазам, заставляя щуриться, но почему-то так я себя чувствую куда безопаснее, чем в темноте наедине с ним.

Во лице Рокотова что-то меняется, когда он скользит взглядом по голым ключицам и шее, к нему разом возвращается привычная жесткость и ехидство.

— Вижу, что уже нет.

— Демид, уходи. П-пожалуйста, — умоляю я заплетающимся языком.

— У тебя что-то было с ним, верно?

Так и тянет ляпнуть идиотское «С кем?», будто я не понимаю, о ком идет речь. Но я только смотрю на него молча. Глаза в глаза. Всего несколько секунд.

Невыносимо долго.

Рокотов сохраняет непроницаемое выражение. Только окатывает напоследок полным презрения взглядом и, развернувшись, направляется к выходу, твердо печатая шаг.

— Демид, — не выдержав, окликаю я.

Мужчина оборачивается на пороге. Ореол от настольной лампы уже не рассеивает там тьму, зато яркий свет из коридора четко очерчивает профиль.

— Прости… — выдыхаю едва слышно.

Рокотов кривится, будто от боли, и как бы невзначай бросает:

— Смотри не пожалей, Сонечка.

Он выходит, а я натягиваю одеяло до подбородка и с глухим мучительным стоном откидываюсь на подушку. Чувство вины душит, не дает дышать, разрывает сердце. И я так и не понимаю, за что? Почему? Мы никто друг другу, ничего не обещали, в любви никогда не клялись. Даже в симпатии. Тогда почему, почему мне так стыдно перед ним, словно я его предала?