– Так я, значит, по-твоему, и чудак на букву «м», и раздолбай, и… – Петр задохнулся от возмущения, когда осознал, как много оскорбительных эпитетов прозвучало в его адрес, всех и не перечислишь по памяти.

– Нет? – быстро спросила Элька, сверкнув глазами в Петину сторону. – Тогда придумай, как отсюда выбраться. Такие деньги без присмотра валяются, а мы здесь пропадаем! Прямо молодогвардейцы в шурфе!

Тут она в отчаянии ударила кулачком по бетонной стене и зашипела то ли от боли, то ли от негодования. Петр хотел было тоже сказать ей пару ласковых слов, но они почему-то так и остались на кончике его языка. Не клеились к этой девушке ругательные ярлыки, хоть тресни. Вот и в Костиной квартире она явно не просто так голая оказалась, а все равно блядью или там шлюхой обзывать ее Петр и сам не собирался, и другим бы не позволил. Когда он произносил мысленно Элькино имя, в груди его становилось тепло, а когда он представлял, что она вдруг исчезнет, там сразу делалось холодно. Вот такая загадка природы. Катаклизм.

– Ты это… – он смущенно кашлянул, – не огорчайся так. И ругаться не надо, не идет тебе это. В общем, не психуй, ладно? Я ведь тебя здесь не брошу. По-любому вытащу…

– Вытащи, – кивнула Элька. – Обязательно вытащи. У меня сынишка дома остался. Он без меня пропадет.

– А муж без тебя не пропадет?

– Уже пропал. Так что вся надежда на тебя, Петенька.

Впервые за много лет ему вспомнилось, что уменьшительное имя его может звучать ласково, а не обидно. Поражаясь тому, как много в груди стало помещаться воздуха, который так и распирает изнутри, он пообещал:

– Ни за что тебя не брошу. Деньги эти ворованные – шут с ними! Отдам их Стингеру, и дело с концом. Утром вместе будем на свободе.

– Деньги отдашь? – потрясенно спросила Элька.

Она не поверила своим ушам. Странно даже было слышать такое заявление в начале третьего тысячелетия от рождества Христова.

– Как же их не отдать? – изумился Петр в свою очередь. – То деньги, а то ты – живой человек. Разве можно сравнивать?

– Я бы выбрала деньги, – неожиданно для себя призналась Элька. Заметив, как вытянулось в темноте лицо собеседника, поспешно добавила: – У меня сын слепой. Для него весь мир – как эта яма. Ему нужна операция. А она дорого стоит, очень.

Посопев от избытка чувств, Петр сказал:

– Тогда пусть Стингер не только нас отпустит, а и денег даст в придачу за мои старания. Вот, так ему и скажу. На операцию сколько нужно?

– Дурачок, ох и дурачок же ты, – печально покачала головой Элька вместо ответа. – Ты как в сказке живешь, честное слово. В русской народной… Не даст Стингер денег, ни копейки не даст. И живыми нас не оставит. Меня-то уж точно нет. – Она понурилась и еле слышно попросила: – Сделай что-нибудь. Пожалуйста.

Так и не найдя нужных слов из всех тех тысяч, которые ему хотелось сказать, пошел Петр молча в обход картофелехранилища, надеясь обнаружить какую-нибудь лазейку, чтобы оправдать возложенные на него надежды. Минут десять бродил он во мраке, двигаясь по периметру, а под конец маршрута объявил повеселевшим голосом:

– Вилы!

– И без тебя знаю, что вилы, – тоскливо откликнулась Элька. – Обоим. Только чему ты радуешься?

– Так вилы настоящие, – оживленно тараторил Петр, пробираясь к ней по чавкающему под ногами месиву. – Ими картошку буртовали да позабыли. А я вот нашел.

– И что теперь? Пропеллер смастеришь? И вставишь его себе в…

Если бы Петр промедлил немного, Элька обязательно указала бы точное место крепления самодельного пропеллера, но он был слишком возбужден, чтобы дожидаться конца ее фразы. Подошел вплотную с вилами наперевес, весь из себя удалой, как взбунтовавшийся крестьянин, и торжествующе выдохнул:

– Вот! Айда наверх!

– Это как?

– А вот так! – Петр остановился под лазом, с которого он и Элька сверзились вниз, воткнул вилы зубьями в землю, а полутораметровое древко прислонил к стене. – Иди сюда, поддержишь меня немного, чтобы ноги не соскальзывали. Потом сама таким же макаром на вилы заберешься, а я тебе руку подам. Дошло? – Ему было радостно сознавать, что не таким уж разгильдяем в плетеных лаптях он оказался.

Только торжество его даже минуты не продлилось, потому что сверху посветили фонариком, сбросили канат с навязанными дощечками-перекладинами и скомандовали:

– Ты, хрен блондинистый! Волочи свою задницу наверх! Кататься поедем.

Покосившись на заметно поникшую Элькину фигуру, Петр попытался пропустить даму первой, но ему было грубо велено не возникать, если не хочет, чтобы дама без скальпа осталась. Прошвырнуться приглашали его одного, а Эльку намеревались выпустить не раньше, чем будет указано точное место, где чемоданчик лежит.

Петр ободряюще подмигнул ей, хотя в темноте это было занятием совершенно бесполезным, и пообещал:

– Я это… вернусь!

Утверждение прозвучало не так убежденно, как в устах Терминатора, но все же лучше, чем, скажем, «счастливо оставаться». И Петра, несмотря на окружающую промозглую сырость и холодок страха, медленно ползущий по позвоночнику вниз, точно горячим кипяточком согрели, когда он услышал тихое напутствие из темноты:

– Ты мне обещал. Смотри не забудь! Я жду!

Да ради одного только тона прощальной фразы Эльки он готов был или горы свернуть, или шеи ее обидчикам! Тем более что действовать Петр намеревался отнюдь не голыми руками. В придорожном леске остался не только чемоданчик Лехмана, но и его пистолет, на который он рассчитывал больше, чем на слепую удачу.

Для Стингера время до первых проблесков туманной зари тянулось невыносимо долго, хотя нетерпение свое он давно научился скрывать за бесстрастной маской и неподвижной позой. Менялись сигареты в его зубах, пустела небольшая фляжка джина, а в промежутках между затяжками и глотками он вполне мог сойти за восковую фигуру, усаженную на трон из ящиков, застеленных ковром. Пугало для господ коммерсантов. Голова в мертвенном свете китайского фонаря – вылитый череп Кощея Бессмертного, глаза – две стекляшки, черный плащ до пола стелется. Бр-р! Не дай бог, такой в страшном сне привидится, а еще хуже, если наяву.

Стингер отлично знал, какое тягостное впечатление производит на окружающих, а потому никогда ничего не менял в своей внешности: волосы не наращивал, броский шрам не маскировал. Никто, кроме него, не знал, что этот грозный рубец был получен Стингером не в кровавой разборке, а в частной клинике пластической хирургии за соответствующую плату. Кудесник-визажист в скором времени тоже размашистым разрезом обзавелся, но на собственной глотке, к тому же гораздо более глубоким и без всякого наркоза.

Еще один ныне покойный имиджмейкер – при жизни экстрасенс – обучил Стингера таинственному взгляду василиска, от которого люди цепенеют и теряют волю вместе со способностью соображать и возражать. Правый зрачок направлен собеседнику тоже в правый глаз, левый – соответственно. В перекрестье взгляда оказывается чужая переносица. Эту жутковатую косоглазую манеру смотреть Стингер долго репетировал перед зеркалом, а напоследок испытал на экстрасенсе и остался вполне доволен результатом. Как любой способный ученик, он превзошел своего учителя, и тот даже пикнуть не посмел, пока петля удавки охватывала его горло. Тайна – она тайна, когда известна только кому-нибудь одному.