И это ее нервировало. Она почти не спала ночь, но все же, проснувшись, представила себе более или менее четко, каким должен быть портрет. Чтобы решить окончательно, она должна увидеть Закери.

– Я не знал, в чем вы хотели, чтобы я был одет, – сказал он, входя в мастерскую за пять минут до назначенного времени и полуприкрыв за собой дверь. Ее служанка Молли осталась в коридоре – достаточно близко, чтобы были соблюдены приличия, и достаточно далеко, чтобы ее бормотание и храп не нарушали творческий процесс. – Я захватил три камзола и три жилета. Какие вы предпочитаете?

Она сделала глубокий вдох, чувствуя, что напряжение между ними все еще сильно и что стеснение в груди, которое всегда вызывала его близость, было, как никогда, давящим.

– Темно-серый, – сказала она, силой воли заставив себя сосредоточиться.

Кивнув, он снял с себя коричневый жилет и бросил его на подоконник. Ей снова пришла в голову мысль о том, что хорошо бы написать его без рубашки или даже совсем обнаженным, но тогда этот портрет подойдет для студии Танберга так же мало, как портрет лорда и леди Иде в напудренных париках или в костюмах Ромео и Джульетты.

– Как вам? – спросил он, застегивая темно-серый камзол.

– А вы не могли бы вообще снять камзол?

Он колебался всего мгновение. Возможно, ей это просто показалось. Атмосфера была такой напряженной, что вряд ли он этого не чувствовал.

– Как скажете. А где мне сесть?

– Я подумала, – сказала она, надеясь, что он не станет смеяться или хуже того – откажется. – Мне хотелось бы, чтобы вы позировали на фоне руин.

– Руин?

– Благодаря запрету отца сестры не будут вмешиваться, а вы… вам этот фон очень подходит. Искатель приключений в естественной обстановке.

– С тех пор как я в последний раз искал приключения, прошло много лет, – улыбнулся Закери. Выглянув в окно, он снял камзол и повесил его на руку. – Но идея мне нравится. Что мне нести?

– О! Вам… не надо помогать. Я сама.

– М-м. Кэролайн, я вчера сослужил вам плохую службу. Я не хочу повторять ошибки. Если я смог принять то, что вы сказали вчера, уже ничего, что, возможно, вы скажете, не может меня обидеть. Расслабьтесь, моя дорогая.

– Я была слишком резкой.

– Ничуть. Один мой друг сказал моему брату, что, если ты чувствуешь в себе силу совершить какой-то поступок, имей характер не извиняться за него после.

– Хорошо.

Остановившись совсем близко, он взял холст и мольберт. Было ощущение, что он мимоходом понюхал ее волосы, и по спине у нее пробежали мурашки.

– Ведите меня.

Что бы они вчера ни сказали друг другу, сегодня все изменилось. Это ее смутило, потому что его новое поведение понравилось ей и вчера вечером, и сегодня утром. Очень понравилось.

– Вот так? – спросил Закери, ставя одну ногу на поваленную греческую колонну.

– Замечательно. А теперь чуть-чуть поверните голову в сторону пруда. Да, вот так.

– Вы уверены, что я не выгляжу как какой-нибудь завоеватель? Александр Великий из Уилтшира?

Она фыркнула. Он ждал этого и улыбнулся. Его гордость и происхождение предполагали, что он никогда не должен был прощать ее за вчерашнее, а, не мешкая ни минуты, уехать в Бат и предаться там обычным развлечениям – картам и выпивке в клубе.

И тот Закери, которого знал Мельбурн, бросил бы Гарольда при первой же возможности. А новый Закери провел три поздних часа, обучая Гарольда команде «сидеть», демонстрируя при этом терпение, которое он в себе не подозревал. Это, конечно, была мелочь по меркам больших дел, но для Закери она была крайне важна.

Он уже трижды попытался объяснить Кэролайн, что не держит на нее зла. И он точно знал почему. Она не только высказалась довольно резко о важных вещах, но была права. Не просто права, а абсолютно права.

Его братья обзывали его тупицей и шутили над его нежеланием брать на себя ответственность, но они никогда не называли его никчемным. И не стали бы называть. С точки зрения семьи, он не был бесполезен. Мельбурн держал всю свою семью вокруг себя, как ожерелье из драгоценных камней, и Закери был частью этого гарнитура. Но для остального мира, как и для самого Закери, это выглядело более чем мрачно. И ему это не нравилось.

– Вы хмуритесь, – сказала она, критически его оглядывая. – Не могли бы вы немного расслабиться?

– Прошу прощения. – Он снова изобразил улыбку. – Вы сначала сделаете набросок карандашом?

– Я то рисую, то беру кисть. Хотя у меня только один целый набросок, я уже достаточно хорошо изучила черты вашего лица. Карандашом я намечаю некоторые линии, потому что освещение будет меняться, а вам захочется через какое-то время немного подвигаться.

– Я останусь скалой столько, сколько потребуется.

– Хорошо, но на это может уйти два дня, – улыбнулась она.

Это означало, что, если бы он не был таким идиотом вчера, она смогла бы закончить эту позу уже сегодня.

– У вас все еще достаточно времени?

– Да.

– Я заплачу за отправку картины.

– В этом нет…

– Вы теряете освещение, мисс Уитфелд. Пишите портрет.

Она молча работала несколько минут, а он чувствовал, как его губы снова напрягаются, и попытался расслабиться. Незачем ей изображать его сумасшедшим, даже если он на самом деле на него похож.

– Вы сказали, что видели «Мону Лизу»… и что никогда не были в Вене. – Кэролайн что-то быстро рисовала карандашом. – Расскажите мне о своих путешествиях.

– Про еду или про искусство? По мнению моей семьи, я знаток первого и не разбираюсь во втором.

– В это трудно поверить. Вас так поразила «Мона Лиза», что вы простояли перед ней целый час. Вы путешествовали по Греции, не так ли?

– Да. Видел и Парфенон, и Эрехтейон. Чувство времени там просто подавляет.

– Почему подавляет? – Она на секунду остановилась.

– Возможно, это неправильное слово. – Он покачал головой, а потом снова замер. С ней так легко было разговаривать. – Я не могу это объяснить. Я знаю, что они символы культуры и образования, а я рядом с ними чувствовал себя таким маленьким. Незначительным.

– Небольшая кочка на дороге человечества? Он повернул голову, чтобы посмотреть на нее.

– Вы опять хотите меня оскорбить? Кэролайн залилась краской.

– Нет, что вы. Я иногда чувствую себя именно так, когда читаю Аристотеля, Платона и даже Шекспира. Я высоко ценю их знания и их искусство, но это заставляет меня посмотреть в глубь себя. Иногда я думаю, есть ли во мне хотя бы малая частица, равная этому величию.

Она попросила его принять прежнюю позу.

– Точно. Я попытался объяснить брату, что чувствовал в Греции, а он ответил, что я, наверное, съел протухший сыр.