портится погода. Задула настоящая вьюга. Кружится снег, его намело столько, что все канавы занесены. На дороге выросли волнистые сугробы.

Джонсон смотрит на покрытую снегом улицу с каким- то удивительно радостным чувством. В детстве он очень любил метели. Он стоял по вечерам у окна и смотрел, как танцуют снежинки в небольшом круге света от газового фонаря. Как чудесно преображается улица, когда снега наметает столько, что даже трамваи останавливаются.

Собственно, его очень мало трогает, идет снег или нет. Ему уже сорок шесть лет, и прошли те времена, когда он играл в снежки и катался на санках. Какое дело ему до снега? И тем не менее он смотрит на пего с радостью и жадно следит за снежным вихрем. Он с удовлетворением отмечает, что снег падает все гуще, метель бушует все сильнее. На дорогах растут сугробы. И если так будет продолжаться, то движение по дороге застопорится.

Впрочем, в это время года вообще трудно говорить о каком-нибудь движении. Мимо дома Йенса Йенсена проезжают всего-навсего две машины — булочника и мясника. Правда, есть еще «сырный фургон», желтый автомобиль с добродушным шофером. Он развозит сыр, колбасу и печеночный паштет. Наконец, существует фордик Хагехольма, этого беспокойного духа.

Здесь нет трамваев, для которых заносы служили бы помехой. Но легковой автомобиль легко может застрять. На узкоколейке тоже придется остановить движение, а то как бы поезд не завяз в снегу. Мистер Джонсон жалеет, что не сможет уехать с вечерним поездом.

На следующее утро всюду намело высокие сугробы. Кругом стоят застрявшие в снегу машины. Радио Йенса Йенсена сообщает, что все поезда стали, а на дорогах нет проезда. Такого снегопада старожилы не упомнят. Это еще хуже, чем в 1897 году.

На шоссе орудуют лопатами рабочие, молодые парни в резиновых сапогах и с трубками во рту. К большому неудовольствию Йенса Йенсена, они затеяли какую-то игру, дурачатся, бросают друг в друга снежками, а работа мало двигается вперед.

Вот и произошел несчастный случай. А разве может быть иначе, когда молодежь разыграется и начнет дурить? Тут уж добра не жди. Одному из рабочих, еще совсем юноше, ударом лопаты раздробило три пальца. Три пальца правой руки. Теперь он на всю жизнь калека. Ну, да пусть сам на себя пеняет. Вперед наука,— больше он, пожалуй, уж не станет дурака валять.

А потом дело обернулось еще серьезнее. Оказалось, что пострадавшего ударил лопатой сын садовника. А садовник — заклятый враг Йенса Йенсена. Поэтому Йенс Йенсен подробно допрашивает всех свидетелей происшествия. Наконец-то нашелся повод поприжать садовника.

Очевидно, несчастье случилось во время игры, и парни сами во всем виноваты. А отвечать за нанесенное увечье должен сын садовника. Будь это непреднамеренный удар, то выплачивать компенсацию пришлось бы общине. Это хорошо знали оба парня, вот они и сговорились показывать, будто все произошло непреднамеренно. Да, дело серьезное. Йенсу Йенсену все ясно. Он торжественно снимает телефонную трубку и сообщает в полицию, что, насколько можно судить, ей придется иметь дело с дачей ложных показаний перед судом. В лучшем случае возмещение убытков должно быть возложено на сына садовника, а не на общину. И пусть уж полиция сама решает, что предпринять против молодых людей, давших ложные показания.

На суровом лице Йенса Йенсена проступает улыбка. Он даже оживляется, когда рассказывает эту историю Хагехольму. Тот хлопает себя по ляжкам и хихикает. Хи-хи-хи! Поделом им! Он садится в свой фордик и несется по очищенной от снега дороге, чтобы раструбить новость по всей округе.

В лесу лежат высокие сугробы. Пытаясь пробраться через них, Герберт Джонсон то и дело глубоко проваливается в снег. Отягченные снегом ветви низко склоняются к земле. Здесь красиво, как в сказке.

Холмы тоже покрыты снегом и напоминают Альпы, Швейцарию и Норвегию. По воскресеньям сюда приезжают горожане и ходят здесь на лыжах. Молодые девушки в спортивных брюках единым духом съезжают с гор и несутся через белый лес.

Людям, живущим на холмах, не нравится, что человек оскверняет девственную природу. Они зло и неприветливо озирают скользящих на лыжах девушек, которые зачем-то вторгаются в их уединенный уголок. Они радуются, увидев в роще лисицу. Лисица природы не оскверняет. Не то что люди, чуждые природе. И вот эти горные тролли вылезают из-под соломенных крыш своих хижин, грозят пришельцам и громко вопрошают:

— Вы что, не видите надписи? Читать не умеете? «Частное владение!»

На следующий день в лесах между холмами опять царит мир. Городские девушки сидят в своих конторах. Никто не нарушает покоя троллей. Они остаются наедине с лисицами, со снегом и со всей природой.

Глава 37

Перед домом Йенса Йенсена останавливается автомобиль.

Мистер Герберт Джонсон взирает на него с беспокойством. В нем есть что-то казенное. От всего, что пахнет начальством, Джонсона бросает в дрожь. Хоть он и кандидат юридических наук, но страшится карающей десницы закона.

Радиоприемник Йенса Йенсена донес до него обрывки последних известий, которые отравили ему жизнь, внесли и нее тревогу и страх.

Из автомобиля вышло начальство. А несколько человек, облаченных в полицейскую форму, осталось в машине. Мистеру Джонсону показалось, что земля уходит у него из-под ног.

Но зря у него так сильно застучало сердце. Пусть себе бьется спокойно. Охотятся не за ним. Пока что не за ним.

Охотятся за Андерсом с болота. Да и можно ли было ожидать, что от его письма к министру будет какой-нибудь толк? Результат был лишь тот, что у членов общинного совета лопнуло терпение. Ему ведь предлагали работу: «Пожалуйста, камня у нас хватит, дробите сколько хотите!» А ему, видите ли, непременно подавай пособие, ему хочется жить на иждивении общины. Этот молодчик из тех, которые стыда не знают.

Что касается дома Андерса, то надо сказать, что он уж слишком обветшал и непригоден для жилья. Нельзя же взять на себя ответственность за его троих детей и позволять им жить в доме, где протекает крыша. Да и проценты за дом он не вносит — вот уже три срока пропустил. Всему есть предел.

Несколько машин одна за другой едут по узкой дороге вниз к болоту, где живет Андерс. Первая машина — с полицейскими. За ними