Друг для друга они означают все. Они ныряют: мать – вертикально вниз, подняв хвост, а китенок лишь выгибает спину и тоже скрывается из виду.

Шейн включает наушники, следя за их звуковым общением.

«Мама разговаривает с маленьким».

Я слышу, как щелчки коды стихают, сменяясь эхолокационными сигналами, когда самка переходит в охотничий режим.

Слова «мама разговаривает с маленьким» продолжают вертеться у меня в голове. Хотел бы я знать, что киты говорили друг другу, когда их били гарпунами по всем океанам, в те дни, когда целые семьи гибли полностью или когда от них оставались лишь несколько подранков и обреченных на смерть сирот. То же самое сейчас происходит со слонами. И с жирафами. Со львами, носорогами, орангутанами… Мы, люди, меняем условия жизни почти всех существ на планете, причем зачастую так быстро, что слишком многие виды не могут этого выдержать. Мы сводим леса, вызываем таяние ледников, распахиваем луга и степи, провоцируем масштабные пожары, осушаем реки, губим коралловые рифы – одним словом, уничтожаем среды обитания вместе с теми, кто их населяет, – и из-за этого численность диких животных меньше, чем когда бы то ни было, и повсеместно продолжает уменьшаться. Мне кажется, что вывод ужасен: человеческий вид сам сделал так, что оказался несовместим с остальной жизнью на Земле.

На планете, где киты разговаривают со своими детьми, мы могли бы обходиться и с самими собой, и со всеми остальными существами в мире гораздо лучше. Мы – единственный вид, создающий проблемы глобального масштаба. Хорошо бы на свете был еще какой-нибудь вид, который мог бы их решить. Киты умеют различать друг друга, потому что разные их группы по-разному научились отвечать на вопрос: «Как нам жить там, где мы живем, наилучшим образом?» Так почему мы сами не задаемся таким вопросом?

И если они все погибнут, что это будет значить для нас? Станем ли мы скучать по ним? Или случится то, что пугает меня сильнее всего, – для большинства людей их исчезновение будет значить меньше, чем внезапно погасший свет? Отсутствие света люди заметят. А отсутствие китов?

И все же жизнь пока существует, и чуть-чуть времени еще есть. И есть много людей, которым не все равно. И благодаря этим людям, стоящим на своем, в мире по-прежнему остаются киты. И немного диких уголков, не изуродованных человеком. Впрочем, отчасти это и есть свойство жизни – существование на грани, при неравных шансах. И, возможно, борьба за ее сохранение и должна быть непростой.

Шейн снова оглядывает океан.

«Всегда так радостно видеть незнакомых китов», – говорит он, но его голос дает понять, что он чего-то недоговаривает. Через пару мгновений он добавляет: «Но и разочарование тоже есть. Мне бы очень хотелось увидеть Фингерс и Диджит из "Семерки". Но это не они».

Именно с семьей «Семерка» он провел больше всего времени, так что эти кашалоты стали самыми изученными в мире. Шейн умолкает на некоторое время.

«Похоже на то, что это первый год, когда мы не видим никого из "Семерки", – говорит он потом. – Ни Пинчи, ни Фингерс. Печально».

Он поворачивается ко мне.

«Странный он, нынешний год. Погода странная. И киты ведут себя необычно. Многие из тех кашалотов, которых мы сейчас видим, не попадались нам уже долгое время. Семью "L" мы не встречали лет десять, а на этой неделе наблюдали их уже дважды. Семью "T" видим впервые за семь лет. И мне хочется спросить их: "Чем вы занимались? Я вот защитил диссертацию, у меня родились двое детей. А где были вы?"»

Шейн размышляет вслух, не означает ли прибытие новых китов то, что старые знакомцы ушли из этих мест. А то и вовсе сгинули.

Они способны преодолеть 80 километров всего за один день; за пять лет они могли побывать практически где угодно. Могли оставаться поблизости, у Гренады, – или проделать путь через Атлантику к берегам Африки. Вдруг они ищут хорошо знакомый им океан, где они знают, как жить? Или просто пытаются вернуться в привычное место, потому что погода ведет себя странно?

«Когда я давал имена этим китам, я надеялся, что буду наблюдать за ними всю жизнь, пока работаю. Я предполагал, что Тамб и Энигма останутся здесь всегда, пока я сам выхожу в это море. Что мы будем возвращаться вновь и вновь и встречать знакомых китов. Каждый год для нас самая большая радость – снова видеть китов, с которыми расстались в прошлом сезоне. Скажем, снова встретить семью "R" и узнать, как Рэп, Райот и Рита продержались с тех пор, как мы расстались с ними. Ну а сейчас приходится признать, что я, скорее всего, их не увижу», – говорит он, бросая на меня быстрый взгляд.

Я спрашиваю, кто из китов, рождение которых он наблюдал, не дожил до сегодняшнего дня.

«О, – вздыхает он. – Список длинный. И очень печальный. Когда мы только начали наблюдать за "Семеркой", у Фингерс был детеныш, Тамб. Но когда мы вернулись сюда на следующий год, оказалось, что Тамба уже нет в живых. Мы знаем, что выживают не все. Потом у Мистерио родилась Энигма. Энигма мне очень нравилась, мы проводили с ней много времени. Она и ее кузина Твик подплывали к нашей лодке, пока взрослые кормились на глубине. Я правда очень ждал встречи с ней, но она пропала. Зрелые самки тоже погибали. Пазл-Пис, например, которая была здесь с девяностых, погибла. Квазимодо, Мистерио тоже уже нет в живых. Из прежней "Семерки" остались всего трое. Вот, в одной только семье, за которой мы наблюдали ближе всего: Тамб родился и умер; Энигма родилась и умерла. Я принял ее смерть очень близко к сердцу. Твик тоже умерла. Диджит так и таскает на себе снасти, в которых запуталась. Итого четыре детеныша в семье из пяти взрослых. Катастрофа».

Потери кашалотов и скорбь Шейна обретают новый смысл, когда он поясняет:

«Никто никогда не следил за судьбой отдельно взятых семей кашалотов на протяжении десятилетия. Мы были первыми. И когда потом мы взглянули на собранные данные, оказалось, что двенадцать семей из тех шестнадцати, которые мы наблюдали чаще всего, за это время уменьшились. Каждый третий китенок не доживает даже до года. А взрослые тем временем стареют. Все здешние семьи… Они вымирают».

При этом, напоминает мне Шейн, каждый кит имеет значение не просто как отдельная особь, но и как сосуд знаний: «Когда молодые киты гибнут, мудрость их бабушек рискует исчезнуть бесследно».

И вот в чем он совершенно категоричен: «Каждый