Около шести вечера, когда я понял, что за разговорами мы с Артёмкой так и не поели, проводница обошла всех пассажиров и раздала ставшие уже никому не нужными проездные документы. А Марина Игнатьевна ни с того, ни с сего начала вглядываться в наш с сыном оранжевый, купленный ещё две недели назад в предварительной кассе, картонный билет, и даже чуть было не выхватила из рук, чтобы рассмотреть получше… Если честно, меня подобная любознательность сильно покоробила, если не сказать, напугала… Так и не сумев прочесть, она задала не дававший ей, видимо, покоя вопрос:

– А какая же будет у вас фамилия, если не секрет?

– Гучевы, – холодно и чуть сердито сказал я, занятый сборами к выходу.

Не зря она Артёму не поглянулась с самого начала. Ребёнка не обманешь…

– Вот и у того чертячего человека, который поросёнком обёртывался, тоже была фамилия Гучев, – со злой азартной радостью, будто нашла решение изводившей её полжизни задачи, воскликнула женщина.

Мой сын побледнел. Глазёнки в ужасе смотрели на Марину Игнатьевну и на то, как улыбка неверия во "всякую чепуху" тщетно пытается удержаться на моём лице. В голове у меня зашумело, пакостной мухой ужалила мысль, что, наверно, зря я взял сынишку с собой, что это только начало череды странных, нелепых, а может быть, и страшных событий. А "язычник", поправив под бородой ворот рубашки и перекрутившийся шнурок с оберегом, ухватив за ручку свой чемодан, неожиданно кинул нашей кликуше-попутчице ещё несколько грубых слов на прощание – будто колом осиновым огрел:

– Старая ведьма. Ребёнка напугала. Сказочница… Хрычовка…

Марину Игнатьевну перекосило. На её лице за четверть минуты сменились выражения страха, вины, бессильной ненависти, боли и мстительного предвкушения. Потом калейдоскоп её мимики успокоился, и с перрона она уходила уже с застывшей, как у каменной гарпии, полуулыбкой, запрятанной в край платка.

– Не обращайте внимания. Видите – больная. Надо будет, ищите меня в лесочке за кладбищем. Там на задах домик кирпичный с вывеской ритуальных услуг – от него метров триста по краю оврага, в роще. Власа Громова спросите, – "колдун" похлопал меня по плечу, – Меня каждый покойник знает.

Я стоял в каком-то полуобмороке – лишённый сил, словно сдал литр крови в донорском пункте. Ну и парочка! Ведьма и колдун. "Каждый покойник знает!" – язычник со своей шуточкой – тоже тот ещё персонаж.

Вдобавок, может и померещилось, но, когда он спускал свою поклажу с тамбурной лесенки на платформу, сзади из-под рубахи его как будто торчали перья.

– Громов! Тоже на букву "Г", – шепнул Тёма и судорожно прижался к моей ноге.

Он не хотел отходить от вагона. Будто мой сын понимал, что поезд – это та ниточка, которая ещё связывает его с Москвой, мамой и безопасным бетонным миром.

2.

Пока Аня добралась на работу, метро останавливалось три раза. Последнее десятиминутное душное стояние в перегоне между станциями напугало какую-то тётку – та начала визжать и прорываться к дверям сквозь вязкую невыспавшуюся толпу. Люди оглядываясь, напирали на соседей, комментировали вопли "сумасшедшей" – кто зло, кто с улыбкой.

– Успокойтесь…

– Чё эт с ней?

– Приступ паники.

– Не толкайтесь, женщина…

– Пустите-е.... Мне ду-ушно…

– Да успокойтесь вы, всё равно не откроют!

– Скорый пропускаем… Хе-хе…

– Надо с них справку взять, а то у нас за опоздание штрафуют.

– Каждый день, каждый день, – бормотала какая-то баба, – Ни дня нет, чтобы без остановки… И как назло, когда стоим, кондиционер не работает…

– Вот тебе и клещ с золотым панцырем… – вполголоса проговорила Аня.

– О! Ещё одна с дурдома сбежала…

Два подростка гыгыкнули у противоположных дверей и сразу осеклись, покраснели и отвернулись от всех.

Вокруг витали запахи резкого парфюмерного пота, курточных кож, жевательной резинки…

Вагон погрузился в молчание.

Длинный рыжий парень, вдавленный телами в удобный угол у выхода, слегка покачивал вихрастой головой в такт своим наушникам.

"Тыц, тыц, тщ-тщ-тщ, тыц, тыц… " – слабо шипело из-под вихров. Звук всё слабел, пока не прекратился совсем. Видимо, в плеере села батарейка.

"Вот случись что, не будет электричества – никто в городе и выжить не сможет," – подумала Аня.

Кто-то в толпе икнул, и к сложному букету духов добавился запах бутерброда с копчёной колбаской. Ещё у кого-то звучно расстегнулась кнопка на куртке. И снова тишина: только лёгкие вздохи и шорох одежды.

Наконец зажужжал ретранслятор, и машинист скороговоркой сообщил об отправлении. Задрожал под ногами движок, и, дёрнувшись, всколыхнув пассажирскую толщу, состав медленно двинулся дальше в столичный центр. Заработал долгожданный кондиционер.

Ане минувшей ночью приснился дурной сон: будто все-все-все жители большого города – те, кто сидит за рулём личных авто, набивается по утрам и вечерам в вагоны метро, кто ходит, работает, наполняет продуктовым эрзацем тележки в супермаркетах, хлопочет по дому и выступает с экранов телевизоров, играется в своих планшетах, все они, и она, Аня, тоже – на самом деле мертвы. Они совершают механические движения, говорят друг с другом по телефону записанными неживыми голосами, и лишь делают вид, что наслаждаются самым современным трендом – модой на жизнь. Их эмоции уже давно ненастоящие, да и те выжирает гигантский клещ, присосавшийся ко всем вместе и к каждому в отдельности. Но монументального паразита, подменившего собой саму радость бытия, завалившего путь к ней своим жирным златопанцирным телом, никто не отличает от истинных знания и любви. Даже те, кто чувствует, что в этом устройстве мира что-то не так, всё равно думают, что клещ им необходим для счастья, что без него их понимание окружающего будет ущербным, а жизнь – бессмысленной.. И нет от супостата спасения ни на этом, ни на том свете.

Она проснулась в тревоге. Накануне утром муж и сынишка собрались ехать на поезде в какую-то глухомань, и она – до сих пор самой не верится – …отпустила пятилетнего Тёмку, её доселе неразлучное с ней дитя, в неведомую деревню мужниных предков, в которой тот и сам не бывал уже больше четверти века.

Ужас!

Никогда бы не отпустила, если бы любимый не выпросил эту поездку в подарок ко своему дню рождения. Нет бы – на море! Лето же! Странные у человека ценности.

На работе первые полдня были съедены дрязгами и подсчётами, не имеющими отношения к Аниным прямым обязанностям. Из министерства прислали таблицу для исчисления премиального коэффициента, и потому вся библиотека, точнее, та её половина, которая не разъехалась в отпуска, ругалась на чиновничество и подгоняла свои