Она развела ладони, как заправский рыбак, посмотрела на воображаемый ключ и, подумав, добавила к размеру ещё сантиметров пять.

– От такие! И каждый по полкило, не меньше. А теперь представьте себе, что их – связка. Каково? От сарая, от амбара, от той кладовой, от этой, от мельницы опять же…

Артём зевал от жары, вагонной качки и затянувшегося душного вступления. Но с сыном мне было уютно, и я гордился тем, что он уже вырос и мы, мужики, едем вдвоём в свой первый дальний поход и слушаем познавательную быль.

– И кольцо ещё, поди, с калач.Там на кольце полпуда будет, этих ключей. Так он и ходил с ключами, мельник-то этот. А жил там ещё человек на выселках. По фамилии не помню, запамятовала. Это давно было, мне люди рассказывали. На "Г" как-то фамилия. Самый чертячий был человек. Обёртывался…

Женщина умолкла и посматривала выжидающе то на меня, то на Артёма. Как-то странно у неё получалось смотреть. Вроде улыбается, а сама глазами прожигает. Я даже поёжился.

– Обёртывался чем? – спрашиваю и посмеиваюсь.

– Не чем, а в кого. Кем.

– Оборачивался? Оборотень?

– Ну да. Поросёнком обёртывался. Оборачивался то-есть. Как поросёнка ничейного люди видели на дороге, так и всё.

И она опять замолчала.

Я улыбнулся, потому что уже слышал или читал когда-то похожую байку и теперь ожидал знакомых сюжетных поворотов, а вот Артёмка побледнел.

– Всё нормально? Тебе не жарко? – встрепенулся я над сыном.

А то мало ли – укачало или ещё что…

– Не жарко, – ответил он тихо, – просто наша фамилия тоже на букву "Г".

Мы с Мариной Игнатьевной засмеялись так, что заглушили хохотом мерный, ритмичный стук под вагонным полом, а четвёртый наш пассажир, статный старик, одетый, несмотря на жару, в плотные чёрные штаны и холщовую рубаху с длинным рукавом, заворочался на верхней полке. По виду он был то ли священник, то ли старовер, то ли заблудившийся во времени чернокнижник. Как зашёл на вокзале в вагон, обмахнув проводницу смоляной, с седым клоком, бородищей, так сразу полез к себе наверх и до сих пор, видимо, спал. Во всяком случае, мы ещё не слышали от него ни звука.

– И что было с людьми, которые видели поросёнка? – мне было любопытно дослушать историю до конца.

– Что-что, – отозвалась попутчица, – Заболевали, сохли, несчастный случай какой приключался, скотина околевала у них… – перечисляя беды, она всё так же странно улыбалась, – Умирали они, вот что.

На слове "умирали" женщина понизила голос до шёпота, но именно после этого шипящего, по-змеиному пугающего глагола с верхней полки донесся вздох.

– О, нечистый, вздыхает… колдун, – буркнула Марина Игнатьевна себе под нос.

Заметно было, что она занервничала.

– А как определили, что именно тот человек на букву "Г" был оборотнем? – подыграл я расказчице, сделав вид, будто верю во всю эту ерунду.

– А-а… Мельник его увидал. Смотрит – поросёнок в амбар залез, зерно, видно, ест. Ну, мельник возьми и кинь в него связкой ключей со всей силы…

– И что?

– Убежал поросёнок, ухромал. Копыто перебило ему. А человек тот чертячий – он так-то на мельницу каждый день приходил – зерно приносил молоть, но на следующее утро не появился. Хватились его, послали проведать, что стряслось, почему не идёт, а он дверь избы своей открывает, а рука на перевязи – сломал, говорит. Вот так.

– Ну это же могло быть совпадением!

– Не-ет. Человека этого, оборотня, поколотили через какое-то время мужики. До смерти забили.

– Какой же тёмный был народ! – вырвалось у меня горестное восклицание, – И что же? Какая здесь связь с поросёнком?

– Так с тех пор больше не видели его! А скотина околевать перестала… И люди болеть – тоже, – Марина Игнатьевна, казалось, была искренне удивлена моей непонятливости, – Но говорят, – и она опять перешла на шёпот, – что это передаётся по наследству…

– Что передаётся?

– Чертячество. По прямой линии. От отца к сыну. И как исполняется тридцать три года, человек начинает обёртываться… Вот сколько лет было папаше вашему, когда с ногами он…

– Сказочница! – донесся сверху настолько зычный и хлёсткий голос, что мы, нижние, все повздрагивали, – Детей пугать только и можешь! Умолкни! – попутчик завершил недолгую гневную речь, покрутил над полкой, как пиратским стягом, куделью бороды и снова вжал голову в подушку. Видимо, в старухиных домыслах "колдуну" не понравилось то же самое, что и мне, а именно – какой-то невнятный намёк на мой возраст и мою наследственность, из-за чего он и поспешил прервать повествование. Я ему был благодарен, потому что видел, как взволнованно реагирует на байку мой сын. Странный человек был бородач. Ещё на вокзале я заметил, что несмотря на заросшее волосяным убором лицо, незнакомец едва ли старше шестидесяти, моложав, и слово "старик", в общем-то, не вяжется ни с поджарым ловким телом, ни с сильным уверенным голосом. Держится с достоинством и опрятен: нет ни тени свойственной старикам неряшливости. Хотя, конечно, спать он улёгся не переодевшись. Завалился прямо на жёсткую обивку полки. Даже не взял у проводницы белья… Не во что переодеться, что ли? Или денег нет на постель? А, тем не менее, везёт с собой здоровенный чемодан. Да и деньги у священников всегда водятся… Багаж, вон, торчит пухлым кожаным боком из-под столика, и нам с Артёмкой некуда деть ноги. Интересно, из какого металла крест скрывает он под бородой? Золотой, серебряный? С каменьями или без? Сейчас-сейчас… Вот снова повернётся на другой бок, и рассмотрим…

Нет, всё-таки слишком пассажир проворен, ловок телом для священника. Нет поповской рыхлой опарности, которая бывает от нескончаемого поедания теста в постные месяцы и дни. Не поп. И не крест у него на гайтане – может, оберег? Деревянный вроде, не из металла. Треугольник какой-то вырезан, и непонятный знак внутри. Язычник, наверно, наш сосед. "Колдун", как подметила Марина Игнатьевна! Бывают и такие люди – интересны им дохристианские верования нашей земли – что ж такого, пускай…

Что же всё-таки станется с его штанами к концу пути… Изомнёт в гармошку…

Ещё я подумал о том, что у каждого, кому посчастливилось вырасти на малой родине, впитать уникальный русский фольклор: в деревне, селе или небольшом городишке – найдётся в генетических запасниках памяти и история про русалок, и небылица про леших с домовыми, или вот, предание о тех же оборотнях. Лишь мы с Артёмкой, столичные жители, не можем ничем похвастаться. Перевелась в Москве нечисть, закатали её вместе с садами, вместе