Так я брел во тьме, вспоминая о Наташе и ребятах-экстремалах, и ощутил, что вот здесь, за этой железной дверью, – она! Я отодвинул туго идущий (ибо приржавел) железный засов и толкнул дверь вперед. Дверь распахнулась, и в глаза мне ударил слепящий поток света, буквально выжигающий глаза и дыхание. Я с раздирающим криком очнулся.

Ночь-полночь. Увы, в госпиталях это не редкость, так что не все даже проснулись. Когда поняли, что это некий кошмар, и сестричек звать не надо, продолжили сон. Так что с тех пор я приблизительно знаю, как ощущает себя человек, когда пламя огнеметной струи обволакивает его, как лопаются глаза, как огонь забивает легкие, как… Ну, не буду продолжать, это ведь и перечислять тяжко.

Два раза судьба меня наяву отвела от тесного знакомства, но виртуально показала так, чтобы знал, что за Немезида прошла в двух шагах и даже краем одежды задела. Было и кое-что другое и тоже невеселое.

Но я по долгом размышлении решил, что все это кошмары, а не реальная благая весть, которая случилась чуть позже. Тоже так вот провалился не то в забытье, не то в сон и увидел Наташу, что идет ко мне по лугу и радостно улыбается. На ней какой-то простонародный сарафан, какой я видел в книгах, когда про дореволюционные времена пишут, а ноги босые.

Но сейчас это меня не беспокоило. На голове у любимой косынка. Да, раньше замужние женщины с непокрытыми волосами со двора не выходили. Ну, разве что пожар или потоп, когда не до этого совсем. И она меня видит, и я ее, но хочу обнять, а руки ее не ощущают, словно я призрак и призрачными же руками ее касаюсь. Она меня тоже обнять захотела – а не тут-то было. Но поговорить мы смогли, хоть и недолго, меньше минутки. Пока буквально из ничего не сгустился туман, а меня буквально сдуло ветром. С учетом того, что ощущал я себя тенью, вполне возможно.

Я успел только сказать, что пошел за ней, попал на войну и воюю, вроде как полвойны позади, и со мной все в порядке (ну не скажешь же ей про чертов снаряд и прочие прелести). А Наташа – что с ней тоже все нормально (ну что еще любящая жена мужу скажет, чтобы он не беспокоился). Она как-то непонятно попала в прошлое (она так думает), живет где-то на краю леса у других людей, но они к ней относятся хорошо и не обижают. Вот тут и подул этот самый ветер.

Очнувшись, я ощутил, что это именно встреча с ней, потому что так чувствовала душа. Наверное, с этого момента я и начал поправляться. Конечно, тревога за нее некоторая оставалась, она ведь могла мне за то краткое время всего не сказать или вовсе специально не тревожить меня своими бедами и переживаниями. Но все же мне думалось, что с ней ничего плохого не будет. Отчего я так думал? Кто меня знает, подумал и все.

Поскольку госпиталь был забит ранеными, что быстро на поправку не шли, тех, кто мог выздороветь, но за более долгий срок, стали переводить в другие госпиталя. Так я и оказался сначала в Сумах, а потом – в Брянске. Нужно было освободить часть мест для пострадавших после будущего наступления, которое фронт и провел в начале ноября, взяв Киев. Ну и Букринский плацдарм уже соединился с основными силами фронта. Так что совпали два праздника – седьмое ноября и взятие Киева.

Здешние раненые тоже приложили усилия к тому, чтобы Киев снова стал нашим. Да, их ранило или контузило не на Крещатике или в киевском предместье, но они всерьез постарались, чтобы немецкие резервы надолго застряли под Букрином и, насколько получилось, истощились там. Поэтому, когда с Лютежского плацдарма ударили другие армии, вермахт не смог удержать их наступление местными усилиями, а застрявшие у Букрина немецкие танковые дивизии тоже не успели.

Немцам в сорок третьем году чем дальше, тем больше не хватало сил, поэтому они и старались использовать оставшиеся танковые силы как пожарные команды, чтобы останавливать наши опасные прорывы. Теоретически, если бы они остановили Красную Армию на Днепре, то было бы им полегче. Когда обороняешь берег реки или моря, можно очень сильно растянуть фронт по нему. И ширина с глубиной реки, и берега, и закон Кориолиса будут помогать тем, кто обороняется фронтом на восток, а подвижные резервы могут успеть туда-сюда, заткнув намечающийся прорыв обороны по реке. Но тут у немцев не вышло – плацдармов было больно много, а сбросить все их в реку не удавалось. Ну разве что где-то небольшой из них. Зато крупный плацдарм был севернее Киева, с него город и взяли, потом – Букринский и еще возле Кременчуга. Может, южнее тоже были, но про них я не слышал. Вот уже три места приложения резервов – и резервы туда-сюда не успевали. Заблокировали прорыв под Букрином – фронт треснул у самого Киева. То же самое было с Красной Армией на Днепре в сорок первом, теперь пришла пора хлебать горе полным котелком и вермахту.

А я пока учился ходить. Отчего-то ноги меня слушались с трудом. Даже постоишь пяток минут на костылях или держась за спинку койки – такая усталость накатывала, что требовалось полежать. Наверное, у меня было то же самое, что рассказывала Наташа про своих больных – слабость головы (если не путаю название). Пострадавшая от контузии голова работала плохо, ну а побитые руки-ноги тоже не отличались правильностью движений. Но все потихоньку проходило, сегодня и постоять у койки тяжело, но через несколько дней уже хватает сил пройти чуть дальше, до Васи Кормилицына. Посидишь у него на койке, отдохнешь, и в обратный путь. Потом и голове лучше, и ногам тоже, хотя ощущение того, что ты слаб, как младенец, не самое приятное в этой жизни.

Когда мы переехали в Брянск, то сбылась одна маленькая мечта про культурный отдых. Ну, разумеется, в пределах возможного. И кино нам показывать стали, и школьники с концертами приходили, ну и книжки уже можно был почитать. В Сумах книжки тоже имелись, но голова моя еще плохо работала. Вот я и малость порадовался книгам, хотя «Война и мир» опять не пошла, ибо устал на середине первого тома. Я подумал, что еще слаб, но попробовал заказать того же Светония – ан нет, «Двенадцать цезарей» вполне пошли, за ними и тома Энциклопедического словаря под редакцией Южакова – значит, голова тут ни при чем. Хотя книги были старые, и от книжной пыли першило в носу. Видимо, Толстой – это не по мне. Правда, тесть говорил, что Достоевского он оценил уже после сорока лет. Может, когда я стану постарше, Толстого распробую и заценю, но пока – увы.

Еще бы хорошо походить по городу, но мне пока не разрешали, а в самоволку… Ну какой из меня «самоходчик»? Да и сестрички из местных говорили, что город сильно пострадал от войны. Много погорело и от бомбежек сорок первого, да и при взятии – тоже. Рядом с Брянском был город Орджоникидзеград, который в народе чаще называли старым именем Бежица. Он для Брянска являлся чем-то вроде города-спутника, как при мне говорили. Вот Орджоникидзеград при налете немцев в сорок первом в изрядной степени погорел. Кирпичные здания остались, а деревянные дымом изошли, благо таких хватало. Паровозостроительный завод тоже пострадал.

Брянск, судя по этим же рассказам, был сильно разбросан. Центральная часть города, где и располагался наш госпиталь, потом – поселок Брянск-Южный, плюс еще поселок вокруг станции Брянск-один. Ну и этот спутник, Бежица, который по размерам не уступал самому Брянску. Были еще какие-то поселки, но я их просто не запомнил, ибо они путались друг с другом.