Сегодня Джонсон находится на Норт-Бродвей-авеню, недалеко от Миссисипи, в промышленном районе, видавшем лучшие времена. На пустых участках стоят прицепы, а на пыльных тротуарах никого нет. Я воображаю некогда громоздившиеся вокруг и кишевшие жизнью склады и фабрики, но сейчас единственное, что приходит в голову, – это не то место, куда хочется прийти после наступления темноты.

Джонсон щелкает по своему BlackBerry[58], проверяя цены на металл на Лондонской бирже. «Рынок идет вниз, – вздыхает он. – Но мы все равно будем пробовать». Он хорошо выглядит для своих 42, но когда его губы озабоченно сжимаются – как сейчас – то щеки слегка выпячиваются, и становятся заметны старящие его морщинки в уголках глаз. Высокий лоб придает ему вид мыслителя, а мягкий голос вкупе с вежливым языком предполагает утонченный характер. «Гомер звонит», – говорит он шепотом, нажимая на значок ответа, и мягкие английские слова сменяются гортанными напористыми интонациями его родного кантонского языка[59]. Как я замечаю, Джонсон, уроженец города Шаньтоу на севере провинции Гуандун, любит звонки из дома.

Сегодня, как и всегда, Джонсон и Гомер занимаются медью, и понятно почему: в 2012 году на долю Китая приходилось 43,1 % мирового спроса на медь, то есть в пять раз больше, чем в том же году на долю США. Китай развивается стремительно, а современная экономика не может быстро расти без меди. Но есть и другая причина: последний из американских заводов, добывающих медь из металлолома, закрылся в 2000 году из-за высокой стоимости соблюдения экологических норм (и частично из-за мер воздействия на тех, кто нормам не соответствует). В итоге Китай, который в 1980 году практически не занимался очисткой меди, теперь стал мировым лидером. Мало того, у него несколько самых современных и безопасных для окружающей среды медеочистительных заводов в мире. Поэтому, когда Джонсон отправляется в «медный» путь, он покупает ту медь, которая могла бы остаться в Соединенных Штатах, но которой сейчас просто деваться некуда, кроме как в Китай.

В индустрии металлолома медь обычно относится к низкосортным. Это неопределенный, но важный термин, и разные люди понимают его по-разному. Но в целом низкосортный лом только благодаря значительной обработке (ручной, химической или механической) может стать чем-то высокосортным – как те нарезанные провода и кабели, которые я видел на фабрике OmniSource в Индиане. Тем американцам, озабоченным утилизацией и сохранением ресурсов, важнее всего знать о низкосортном ломе следующее: если его не экспортировать, то он, вероятнее всего, будет закопан. Просто слишком дорого добывать из него металл в условиях высокой стоимости рабочей силы. Ярким примером являются электродвигатели, столь ценимые в Тайчжоу; однако можно назвать и рождественские гирлянды, и все виды кабелей с большим объемом изоляции.

Среди покупателей низкосортного лома у Джонсона в лучшем случае средний размер оборота. Однако средний размер – не значит скромный: накануне вечером он сказал мне, что до конца недели собирается истратить $1 млн.

Джонсон заканчивает телефонный разговор с Гомером и сует свой BlackBerry в карман рубашки.

– Он ждет у компьютера, – говорит мне Джонсон, берясь за ручку автомобильной дверцы. – Я отправлю ему фотографии.

Я смотрю на часы. В Китае около 10 часов вечера.

– Он еще не лег?

– Естественно! О каких-то видах материала я не знаю. Он знает. Так что звоню ему. Он специалист.

Джонсон выходит из машины и открывает багажник. Там лежат его и мои чемоданчики и каска. Он открывает свой чемоданчик, достает оранжевый жилет, похожий на робу дорожных рабочих, и натягивает его на выглаженную рубашку в бело-голубую клетку. Затем он лезет в бумажник и вынимает визитку, которую вставляет в прозрачный пластиковый держатель, вшитый в жилет.

ДЖОНСОН ЦЗЭН

ПРЕЗИДЕНТ

SUNRISE METAL RECYCLING

ВАНКУВЕР, БРИТАНСКАЯ КОЛУМБИЯ

Он распрямляется во весь рост – наверное, пять и девять[60], и разглаживает морщинки на жилете. Закрывает багажник, и мы идем через входную дверь Cash’s Scrap Metal & Iron. На другой стороне стекло и окошечко, куда можно просунуть документы и деньги. На шатком стуле сидит сонный мужчина в каске и засаленной одежде, он пытается избежать моего взгляда.

– Хелло! – говорит Джонсон в окошечко.

За стеклом появляется смеющееся – явно прервали на середине разговора – мясистое женское лицо.

– Чем могу помочь вам?

Джонсон выпрямляется, широко улыбается и сует в окошечко карточку.

– Доброе утро, мэм! – он растягивает каждый слог со льстивой интонацией. – Я Джонсон из компании Sunrise. У меня назначена встреча с Майклом [имя изменено]!

Я гляжу на него: куда, черт возьми, пропал хладнокровный кантонский бизнесмен? Это не тот парень, с кем на встречу я летел из Сент-Луиса.

Женщина смотрит на карточку:

– Его нет.

Я вижу, как Джонсон дергается.

– Нет проблем, мэм. Вы знаете, когда он появится?

– Дайте проверю, – она отходит от стекла.

Его улыбка пропадает.

– Вот всегда так, – шепчет он. – Всегда.

Я слышу телефонный звонок по ту сторону стекла; на улице взревывает дизельный мотор.

Дверь слегка приоткрывается и пропускает высокого мускулистого мужчину в красной футболке, ему немного за 30.

– Привет, Джонсон, я сейчас занят зарплатой, – он кивает на потрепанный кожаный диванчик в середине офиса размером со спальню. – Буду, как только смогу.

Джонсон отвечает широченной зубастой улыбкой:

– Не торопитесь! Никаких проблем!

Мы садимся, и я внимательно смотрю на Джонсона. Не могу представить, насколько страстно можно хотеть какую-то вещь – пусть даже металлолом, – чтобы поменять свою личность ради шанса на его получение.

– Договорились о встрече на прошлой неделе, – говорит Джонсон, и возвращаются его нормальные интонации с легкой горчинкой. – Вот всегда так. Всегда.

Я пялюсь на изношенный и неровный пол, покрытый линолеумом. Он навсегда запятнан многолетней грязью. Резкий флуоресцентный свет подчеркивает все мельчайшие трещинки, каждый оторванный уголок, каждое старое пятно от чего-то пролитого. Для меня здесь нет ничего нового: наша семейная свалка тоже не отличалась чистотой, и, если не считать холодного приема, я чувствую себя дома. Мы с бабушкой провели в подобных местах некоторые из наших лучших моментов жизни. Возможно, для кого-нибудь и здесь пройдут значимые минуты, но сейчас на это ничего не намекает – ни детского рисунка, ни семейной фотографии, ни кофейной чашки с портретом внука не видать.