Схватка быстро закончилась полным разгромом националистов. Несколько десятков их было убито и утонуло в реке при бегстве, сорок попало в плен, в том числе и командир отряда атаман Вишня. Среди партизан убитых не было.

Восемнадцать пленных, в том числе и того, что предупредил Попкова, привели в отряд.

Дорога на «зеленый маяк» была расчищена.

Кузнецов долго огорчался, что его не было в этом бою, завидовал его участникам, расспрашивал о подробностях.

Бывая в отряде, Кузнецов любил провести час-другой у партизанского костра, слушая рассказы боевых товарищей, родные песни, русские и украинские, сам пел своего любимого «Ермака».

Вечерние встречи у костра возле штабного чума стали в отряде традицией – назывались они «вести банк». Иногда здесь собирался настоящий интернационал борцов с фашизмом, кровных братьев по оружию: русские Николай Кузнецов и Валентин Семенов, украинцы Марина Ких и Николай Гнидюк, белорус Михаил Шевчук, поляк Юзеф Курьята, евреи Григорий Шмуйловский и Лев Мачерет, грек Макс Селескериди (впоследствии известный артист Театра имени Вахтангова и кино Максим Греков), болгарин Асен Драганов, чех Витек, казах Дарпек Абраимов, испанцы Филиппе Артуньо и Хосе Гросс, армянин Наполеон Саргсян, ингуш Абдулла Цароев и многие другие.

Говорили в такие вечера о разном, рассказывали о прошлой, кажущейся теперь бесконечно далекой, прекрасной мирной жизни, говорили о будущем, о встречах после Победы.

Кузнецов сказал как-то:

– Очень много пережили наши люди за войну… Столько горя и слез кругом! Я думаю, что после войны мы совсем иначе жить должны, хорошо относиться друг к другу, внимательно, по-братски…

– Смерть вокруг, каждый день товарищи гибнут. Вспомнят ли о нас после войны? Хорошо, если бы не забыли…

Еще говорили, кто кем хочет стать. Владимир Ступин, разведчик, «хозяин» луцкого «маяка», пришел в отряд добровольцем прямо со студенческой скамьи Московского архитектурного института. Размечтавшись, он как-то признался товарищам, что хочет после войны строить такие дома, красивые и светлые, жизнь в которых была бы одной радостью. Но первое, что пришлось построить Ступину, – памятник и ограду на братской могиле двенадцати партизан отряда «Победители» в Цумани…

И конечно, много говорили о любви, а вернее – спорили до хрипоты. Одни утверждали, что любовь остается любовью даже на войне; другие возражали, полагая, что в суровых партизанских условиях для любви места нет. Спор этот рассудила сама жизнь: те несколько семей, что сложились в отряде, выдержали испытание не только войной, но и временем. В этих разговорах Кузнецов участия не принимал, в ответ на прямой вопрос, что он думает о любви, лишь коротко, с оттенком затаенной грусти сказал:

– А я еще никогда никого по-настоящему не любил… Но об одной любви Кузнецова – к детям – знали все.

Для него не было большей радости, чем возиться с темп немногими ребятишками, которые были в отряде: младшими Струтинскими Володей, Васей, Славой, Володей Саморукой, Колей Маленьким.

Володе Саморухе было лет одиннадцать, по он сумел совершить для своего возраста почти невероятное: за короткий срок мальчик прошел по оккупированной территории около пятисот километров! Ночевал где придется: в лесу, в копне сена, в заброшенных сараях. Питался тем, что давали добрые люди. Когда его останавливали, говорил, что родители его убиты и что он идет к единственной своей родственнице – старой тетке. Адрес тетки все время менялся по мере приближения к Ровно.

В штабном чуме мальчик решительно заявил, что будет говорить только с «самим командиром Медведевым». Оставшись наедине с Дмитрием Николаевичем, он распорол подкладку кепки и извлек оттуда письмо. В нем говорилось, что «податель сего, сын секретаря парторганизации партизанского отряда имени Ленина Володя Саморуха, послан с заданием разыскать отряд Медведева…». Далее командир этого отряда, действовавшего под Винницей, просил Медведева сообщить в Москву, что такой отряд существует, но не имеет своей радиостанции и поэтому лишен возможности передавать разведывательную информацию и получать, в свою очередь, указания командования. Командир далее сообщал место расположения своего отряда, назначал дни и условные сигналы для того, чтобы из Москвы ему могли прислать самолетом рацию.

За подкладкой штанишек у Володи было второе такое же письмо – на случай, если бы он потерял кепку.

Разумеется, просьба винницких партизан была выполнена, но не полностью: командир отряда имени Ленина в последних строках письма просил Медведева при первой возможности отправить мальчика в Москву, но Володя отказался наотрез.

Колю Янушевского в отличие от многих взрослых Николаев прозвали Маленьким. Над Колей Маленьким в отряде как бы взяла опеку радистка Марина Ких, замечательная женщина, чье имя хорошо известно на Украине. При всей ее молодости за плечами Марины была большая жизнь. В 1932 году она вступила в Коммунистическую партию Западной Украины, стала профессиональным революционером. В 1936 году во Львове при разгоне демонстрации жандармами она была ранена, арестована и осуждена к шести годам тюремного заключения.

Освободила Марину Красная Армия при воссоединении Западной Украины с Советским Союзом. Kиx была избрана в Народное собрание, принимала участие в чрезвычайных сессиях Верховных Советов УССР и СССР.

Коля стал связным Кузнецова. Он проходил жандармские и полицейские посты, которые к взрослому отнеслись бы с гораздо большей строгостью. Несколько раз его задерживали для дальнейшей проверки, но ему удавалось бежать, и здесь помогал возраст – не так сильно охраняли.

Марина Ких сшила для Маленького два костюма: городской, для Ровно, и деревенский. В обоих костюмчиках были специальные потайные карманы.

Кузнецов очень ценил юных связных, но переживал, что ребята, как и их сверстники в других отрядах, принимают участие в таком недетском деле, как война. О «сыновьях полков» в действующей армии партизаны тогда еще не знали. С гордостью Николай Иванович не раз повторял, что никогда гитлеровцам не покорить страну, где даже дети встают на борьбу с оккупантами.

Свои немногие свободные часы Кузнецов охотно отдавал детворе. Он собирал их вокруг себя, пересказывал им хорошие книги, старинные уральские сказы, читал стихи, которых помнил множество. Словом, хоть ненадолго, но переносил в светлый мир детства.

Однажды Кузнецов вернулся из очередной поездки из Ровно, бережно прижимая к груди укутанного в немецкую офицерскую шинель дрожащего от холода и пережитого страха мальчугана лет четырех. Найденыша звали Пиней. Родителей он потерял в ровенском гетто, сам же каким-то образом оказался в лесу, где и прятался несколько дней, пока на него, совершенно уже обессиленного, не натолкнулся случайно Кузнецов.

В отряде Пиню выходили, а потом самолетом отправили на Большую землю. Кузнецов скучал о нем, не раз говорил, что после войны обязательно разыщет мальчика, усыновит и воспитает.

«После войны…» О чем бы ни говорили у костра по вечерам, всегда возвращались к этой теме. Однажды кто-то из разведчиков-москвичей с беспокойством заметил: