Момент, когда Сен-Тьерри сражался за победу, прошел, и наступил момент, когда он уже сражался, просто чтобы сражаться, а возможно, чтобы умереть. Ему придется наконец признать поражение. Еще не успев отдать приказ отступать эшелонами, он увидел, как бригада Сантена покинула поле боя.

Капитан на своей сотрясающейся от снарядов высотке закурил трубку и нервно притопывал ногой. Появившаяся перед его глазами цепь бойцов уже не была такой ровной: она скривилась, разорвалась и зияла дырами.

Справа послышалась громкая стрельба: это отступившие поначалу бригады Маринваля, Луана и Брудье бросились в контратаку.

Плечи старого капитана поникли, и он закрыл глаза, чтобы не видеть, как отступают его курсанты, таща за собой убитых и раненых.

«И все-таки надо было что-то делать», — повторял он.

4

Когда началась контратака, Ламбрей и Гийаде возвращались из сектора Монсоро. Там тоже был ад: на каждого из обреченных приходилось слишком много огня. В Монсоро, как и на подступах к Сомюру, как и в Жене, лейтенанты с горсткой людей отчаянно бились за каждую пядь земли, за каждую улицу, за каждый холмик, яростно защищая выход на шоссе национального значения.

Командный пункт Школы перенесли в глубь леса Фонтевро.

Шарль-Арман вел мотоцикл. Солнце, проникая сквозь ветви деревьев, пятнами ложилось на асфальт. Они решили сменять друг друга на каждой остановке, чтобы сэкономить силы и время.

Вдруг они заметили перед собой группу бредущих пешком женщин. Забытый арьергард всеобщей эвакуации. Издали казалось, что они еле передвигают ноги.

«Бедняжки! Так им далеко не уйти», — подумал Ламбрей.

Мотоцикл поравнялся с женщинами, и они, как стадо овец, метнулись на обочину. Ламбрей резко затормозил и спрыгнул с мотоцикла.

—   Мария! — крикнул он.

—   Шарль!

Она бросилась к нему, привычно подставив губы, но он взял ее за руки и крепко сжал. Волосы девушки покрывала пыль, влажные пряди прилипли к вискам. По лицу разлилась нехорошая желтизна. Глаза ввалились, губы побледнели, ногти обломаны. Туфли истрепались, голые ноги забрызганы грязью. В руках она держала наспех собранную сумку. И его вдруг пронзила острая жалость, ничего общего не имеющая с любовью.

—   Я был на улице Сен-Пьер и видел твой чемодан, — сказал он.

—   Мы отсиживались в пещерах, — объяснила Мария. — А потом воспользовались затишьем и ушли. Там стало небезопасно. Какие новости?

—   Не знаю. Если к Луаре не вышлют подкрепление, то это конец. Бои переместятся к Вьенну и ниже по реке.

— А перемирие?

Шарль-Арман вообще забыл о перемирии. Это слово напоминало ему о том, что многие из его друзей погибли ни за что.

— Мне ничего не известно, — сухо бросил он, бросив взгляд в сторону группы женщин.

Их было человек десять, старых и молодых, они остановились и ждали Марию, словно она была их мозговым центром, а сами они уже не способны были ничего решить.

—   Ну и процессия… — тихо пробормотал он.

—   Они молодчины, — откликнулась Мария.

Он сдвинул очки на каску.

—   Ох, милый, что у тебя с глазами? Откуда эти синие круги?

—   Ничего страшного, это просто пыль… Мария, у меня времени в обрез. Чем я могу тебе помочь? Есть хочешь?

«Ну вот, нас свела судьба, — подумал он с гневом, — а я спрашиваю, хочет ли она есть».

—   Нельзя ли достать машину? — спросила Мария. — Не важно какую, милый, лишь бы везла.

—   Об этом даже и не думай, бедная моя, — отозвался он. — Нет никаких машин. А мне, к сожалению, пора.

Роясь в коляске мотоцикла в поисках хлеба и консервов, он успел понять, что эта встреча вызвала в нем раздражение. Он инстинктивно старался беречь силы. Сейчас для него имели значение только необходимость сражаться и желание выжить, и он не хотел думать ни о чем другом. А эта исхудавшая женщина, которая уже несколько дней и ночей брела по дороге, ждала от него хоть какого-то проявления нежности, хоть жеста… Она носила его ребенка.

— Это просто чудо, что мы встретились, — сказал он. — Слушай, Мария, случиться может всякое…

— О! Шарль-Арман! Да хранит тебя Господь!

— Хранит, когда может, — ответил он. — Но если я не вернусь, что тоже возможно… — Он снял с левого мизинца перстень с печаткой и протянул его Марии: — Ты передашь это моему отцу и объяснишь ему… все. Можешь на него положиться.

Мария беспомощно мяла в руках круглый хлебец. Грустно улыбнувшись, она опустила глаза:

— В этом уже нет надобности.

Потом, словно не сомневаясь, что он потребует объяснений, торопливо добавила:

— Клянусь тебе, Шарль, я ничего не предпринимала… Это случилось само… А я была так счастлива…

Последние слова он едва расслышал. И почувствовал огромное, чудовищное облегчение. Его будущее, как бы коротко оно ни было, стало свободным ото всех обязательств.

— Возможно, оно и к лучшему, — произнес он, стараясь повторить грустную интонацию Марии.

И как ни в чем не бывало снова надел на мизинец семейную реликвию.

Может, Мария надеялась, что он оставит ей кольцо на память? Или полагала, что он скажет: «Возьми. Отдашь, когда я вернусь»? Она снова улыбнулась, но улыбка вышла невеселой, а на лбу залегла морщина, которая больше не разгладилась.

На дороге появилась запряженная лошадьми повозка.

— Смотри-ка, это твой шанс! — воскликнул Шарль-Арман. — Я договорюсь, чтобы тебя подвезли.

— Да, это мой шанс, — машинально повторила она.

К ним медленно приближалась большая фуражная повозка, битком набитая какими-то старушками в плоеных чепцах. Вид у них был такой, словно их везут на гильотину.

Крестьянин, шагавший рядом с лошадьми, глядел упрямо и подозрительно.

— Понимаю вас, господин офицер. Я бы с радостью, но вы же сами видите, что я не могу больше никого посадить, — заявил он.

Это был фермер, который явно не желал далеко уезжать от своих посевов и бороздил окрестности в радиусе километров двадцати пяти, выбирая наименее опасные места.

— Ничего, посадите, — отозвался Шарль-Арман.

Он зашел с тыла повозки и оказался лицом к лицу со старым подполковником резерва, который сидел на краю, свесив ноги и подложив под колени сложенную валиком веревку. Должно быть, в свое время ежик седых волос придавал ему вид бравого военного даже на гражданской службе. Но теперь он был без каски, без ремня, застегнут не на ту пуговицу, с растерзанной лентой ордена Почетного легиона на груди. Кобура от пистолета небрежно лежала на коленях, а ее хозяин пристально разглядывал солнечные пятна на земле под ногами в черных крагах.